Шрифт:
— Рискнешь?
— А нахрена? — сказал я, смещаясь к двери
— Ты не хочешь попробовать?
— Почему же, хочу. И попробую. Но только что это изменит.
Я выполз в коридор и только там встал. Надо найти позицию — неожиданную для него. По крайней мере, попробовать это сделать.
— … это ничего не изменит. Проиграл не ты, проиграли вы все. Кто бы из нас не умер сегодня — вы проиграли…
— Ошибаешься. Мы выиграли. Даже мы, русские выиграли. Уже выиграли. Хоть тебе этого и не понять.
— А ты объясни. Я пока вижу одно. Ты — один. А за мной — целая страна. Рано или поздно — тебя все равно убьют, даже если ты убьешь меня. Ты пошел против державы, дурак. Против целой страны. И тебе конец.
— Ошибаешься. Это вам конец. Нас все больше и больше. Как ты думаешь, почему я перешел на их сторону?
— Потому что ты подонок.
Я был уже у лестницы. Вверх или вниз? Вверх…
— Нет, ты ошибаешься. Я предал тех ублюдков, которые захватили власть в стране — но не предавал своего народа. Всем, в том числе русским — будет лучше, когда вы проиграете.
— Лучше? Ты видел, что творили в Чечне? Что творили в Сирии — целые рвы, в которых останки растерзанных людей. Это, по-твоему лучше.
— Новый мир рождается как ребенок. В боли и крови.
Я поднялся на этаж выше.
— Ты просто кровавый урод. И ничего больше…
— Новый мир… мир где будет вера. Неважно какая — но она будет. Это вы — убили веру и продолжаете ее убивать. Ваш мир лжив и равнодушен…
— А твой мир правдив? Ну же, скажи, ублюдок. Когда вы приходите куда-то, вы превращаете это место в помойку и говорите, что это райский сад. А потом — вы убиваете тех, кто с этим не согласен. Не мои слова…
— Интересно… а чьи? [98]
— Какая разница? Хочешь убить и его?
— Да… хочу. Эти слова как яд.
— Вот видишь. О какой правде ты говоришь?
Я попытался открыть одну из дверей. Она не поддалась. Тяжеленная винтовка — сильно мешалась…
— А по твоему правда — значит, говори что хочешь? Нет, правда — это то, что обеспечивает выживание народа. Веры.
— Однажды — тебе перестанут верить. Что бы ты не говорил.
98
Дэвид Игнатиус, вашингтонский журналист, обозреватель, автор ряда художественных произведений
— Нет, не перестанут. Время на исходе.
— Тогда скажи, что ты хочешь — и покончим с этим. Мне интересно.
— Я хочу снести этот мир до основания. Тот, который ты защищаешь. Коммунисты не смогли этого. Утратили веру. Но мы — сможем.
— Ошибаешься.
Мне все таки удалось открыть дверь, я лег на пол и пополз. Интересно, каково поле зрения прицела и какова разрешающая способность матрицы. Он сможет увидеть открытое окно? В этом прицеле электронная схема, не оптическая. Там есть электронный зум как в камере — но изображение расплывается
Или я ошибаюсь? И он намного ближе и на винтовке обычный прицел?
— Мы снесем все до основания. Пройдем войной… черт, ублюдок!
Последние слова — он буквально выкрикнул
— Что? — спросил я
— Будь ты проклят! Будьте вы все…
Осыпалось от выстрела стекло — где-то правее и тут — я услышал далекий, но сильный взрыв. Хлопок взрыва…
Подстава? Или нет? В конце концов — он не должен был высовываться, не должен был просто так стрелять. Его могли просто засечь.
А после взрыва — точно будет объявлена тревога…
Я рискнул — открыл окно и высунулся — буквально на секунду. В двух с лишним километрах от меня, на недостроенной башне Радио и телевидения Ирака — бушевал пожар. Это место — никто не прикрывал просто потому что от него до места встречи — был предельно далеко. Никто не думал, что выстрел прогремит оттуда.
Но кто и откуда запустил ракету? Или он сам на чем-то подорвался?
В коридоре послышались шаги. Осторожные. Я направил автомат на дверь, готовый стрелять в любого, кто войдет.
— Миша…
Голос был знакомым
— Миша, не делай глупостей. Все кончено. Я могу войти?
— Павел Константинович, вы один?
— Нет, еще пара товарищей. Ты их не знаешь.
— Заходите один. Не торопясь. Очень не торопясь.
Павел Константинович заглянул в комнату, показал руки. Потом — зашел сам.
— Все нормально. Опусти автомат. Все кончилось.
— Дальше — ни шагу. Теперь — пусть заходят те кто с вами. Увижу хоть намек на ствол — открою огонь.