— А чё я сделал?.. — на всякий случай мрачно сказал Садовский.

В дальнем углу засмеялись.

— Я, что ли, давал слово? — разозлился Валерка. — Я просто сказал, что обещаю исправиться. А что там исправлять, я не знаю. Что ни сделаешь, все равно не так. Раз у меня характер такой…

— От такого характера, знаешь, что помогает?

— Ну, вы! Тут о серьезном деле говорят…

— А я серьезно.

Солнце сквозь окно жарило спину, и Сережа устал стоять. Переступил с ноги на ногу.

— Сядь, — как-то жалостливо сказал Семенов. — Чего тебе зря торчать.

Сережа сел на краешек скамьи между Локтевым и Вовкой Голосовым. Бритый' Ежик чуть отодвинулся. Сереже показалось, будто тихо и пусто вокруг.

А может быть, не случилось ничего? Может быть, не о нем и говорят? Ведь все кругом, как раньше. Вон и фотография на стенде, где он вместе с Вовкой Голосовым барабанит у палаток сигнал подъема. И черный якорь с балтийского тральщика, привезенный из Риги. Он прочно лежит у стены, опираясь веретеном на серый гранитный валун с вершины Солнечной горы. А на треугольной лапе якоря шевелит крыльями залетевшая в окно оранжевая бабочка.

Никто не старается накрыть бабочку беретом. Никто даже не смотрит на нее. Все слушают Валерия.

— …Когда мы шли на операцию «Черные ветры» и тральщик мотала волна, — глуховато говорит он, — помните, меня позвали в рубку. И вы дали мне слово, что ни один без меня не сунется на палубу. Потому что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там, в рубке, потому что знал, что ни один не высунется из люка. И ни один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным марселем немецкая бригантина — зрелище, которое видишь не часто.

А когда в прошлом году кто-то изрисовал, исцарапал новый гараж у Висловых и они подняли крик, что это Садовский и Данько, мы даже не стали ничего доказывать, а только смеялись в ответ. Потому что Мишка и Валерий сказали ребятам: «Честное пионерское, не мы».

А когда группа «Ветер» дала слово, что через три дня соберет библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?

До сих пор наше слово было как закон. Давшему слово верили, как себе. Не надо было ничего доказывать, подтверждать, бояться обмана… А теперь?

Тридцать девять человек смотрели на Сережку и молча спрашивали: «А теперь?» Может быть, не только его спрашивали, но и себя.

Если бы речь шла о другом каком-то деле, Сережка огрызнулся бы уже десять раз. Он вспомнил бы, что часто попадало Садовскому за то, что тот грубил учителям, что Бритый Ежик однажды в походе отказался вставать на ночную вахту и заревел, когда его стали будить покрепче, что у Мишки Данько вечно мятая форма и, кроме того, он чуть не заработал годовую двойку по русскому. Он мог бы сказать, что тихий и дисциплинированный Саша Сыретин взорвал недавно в лесу бомбу из карбида, а сам Сергей Семенов чуть не был пойман в сквере детского сада, когда лазил за сиренью (знаем, для кого!).

Но все эти грехи, большие и маленькие, все-таки можно было простить. Они не нарушали главного. А главное нарушил он — Сережка Коноплев, — человек, никогда не просыпавший ночных вахт, не боявшийся трудных походов, смело встречавший на паруснике семибалльные шквалы, гордо носивший отрядную форму и дробными веселыми сигналами встречавший пионерское знамя.

И снова стало тихо и пусто вокруг.

— Что же теперь делать? — спросил Валерий. Негромко и грустно спросил, совсем не для того, чтобы лишний раз упрекнуть Сережку.

И все молчали. Было ясно, что в словах Валерия не один, а два вопроса. Во-первых, что делать вообще. Во-вторых, что делать с Коноплевым.

Вообще делать было нечего. Просто с горечью запомнить этот случай. Потому что никуда не денешься: что было, то было.

А с Сережкой?

— Как же нам быть? — громко и с легкой усмешкой спросил Сергей Семенов. — Что с тобой делать, бывший штурман Коноплев?

И многие поняли, что за этой усмешкой и громкостью он прятал нерешительность: начиналось самое неприятное.

Сережа встал. Можно было уже и не вставать, все равно. И все же он встал, подчиняясь давней привычке, опустил по швам руки. Только голову не поднял.

Он знал, что никто не станет считать его врагом. И разговаривать с ним будут и футбол будут гонять вместе. И в кино бегать вместе. И лишний раз не напомнят о том, что было.

Но когда заполощут у пирса паруса, когда выйдут горнисты на, склон горы и заиграют старый сигнал «Ветер с утра», когда мимо окон побегут с рюкзаками и веслами Вовка Голосов, Павлик Локтев, Мишка Данько, как же он, Сережка, будет жить?