Ох, Белла…

И я уже на коленях перед ней. Ничего не могу сказать сейчас. Просто читай по глазам, Белла! Ты же все видишь, все чувствуешь правильно. Ну как же я предам тебя? Да я, блять, загибаюсь от каждого твоего хмурого взгляда!

Моя сладкая боль... Моё все…

Снова тону в ее омутах, не в силах вынырнуть, да и не желая этого. Разве может быть смерть прекраснее, чем захлебнуться ею?

– Боже… Какие же у тебя глаза! – со вздохом шепчет она пряча мое лицо у себя на груди.

– Ты обещала любить их…

– Я люблю…

А меня?

О, нет-нет!

Это очень болезненный вопрос, он висит где-то прямо в нервном узле моего солнечного сплетения. И меня нахер вырубит от боли, если…

Это вообще возможно? Хотя бы теоретически?

Меня вообще можно любить? Не «хотеть»… А – так как я ее…

Меня никто никогда не любил. Нет, я, конечно, не хочу, чтобы она любила меня, так как я ее – это, блять, охуеть как больно, пусть это и самая желанная боль на свете для меня... Я не хочу этой боли для нее…

Но хотя бы чуть-чуть?!

Я слишком жадный...

Если даже и нет, я буду подыхать от этого, и все равно отдавать ей все, что у меня есть.

Я и о том, что сейчас у меня есть, даже не мечтал!

Я так хочу твоей любви, Белла…

Блять, пожалуйста! Выключите мой мозг! Мы же вместе! Зачем я думаю все это?!

– Опять конференция? – хихикает.

– Что? – поднимаю я глаза.

– О чем они спорят на этот раз? Твои тараканы?

– И как ты узнала? – улыбаюсь в ответ.

– Я хочу накормить тебя завтраком.

– Я люблю тебя.

Ее веки моментально захлопываются, пряча от меня за ресницами ответ на мой незаданный вопрос.

Открой глаза, я хочу увидеть, что в них!

– Посмотри на меня, пожалуйста! – мягко прошу ее. – Я люблю тебя…

Прячет лицо в моей шевелюре.

Боже! Ну, хоть как-нибудь отреагируй!

– Скажи мне еще раз…

Еще раз? Блять, еще раз!!!

– Я люблю тебя! – сердце взрывается, и я почти задыхаюсь, словно услышал это от нее, а не сказал сам. И мне кажется, что уже нет никакой разницы, если она сама просит об этом! – Я люблю тебя, как безумный!

Ее руки сжимаются вокруг меня, и я погружаюсь в эйфорию, стягивая ее к себе на колени.

– Мне так хочется верить… – шепчет она.

– Дагосподитыбожемой! – вырывается у меня что-то нечленораздельное. – Ну, как мне еще сказать тебе об этом!? Что сделать?!? Неужели ты не чувствуешь, как я взрываюсь от каждого твоего взгляда, каждого слова, каждого касания?!

– Тихо… – сжимает меня сильнее. – Ты как порох… Все время сжигаешь себя. Я не хочу, чтобы ты горел сегодня. Хочу дать тебе нежность и тепло… расслабить… Позволь мне, ладно?

Меня топит нежностью от одних только ее слов. И я что-то бессвязно мурлыкаю под ее руками, ласкающими меня.

– Я хочу немного побаловать тебя сегодня…

Побаловать…

– А как? – поскуливая от удовольствия, выдавливаю я, потому, что ее ноготки бороздят мои плечи и спину.

– Буду кормить тебя. Ты вообще ешь когда-нибудь? Ни разу не видела. Ты похудел…

Когда я ел последний раз вообще? А она? Я тоже ни разу не видел…

– А ты?

– Ну, меня-то подкармливают добрые люди, – смеется. – Но вообще как-то не до этого в последнее время было.

Охуеть! Надо как то менять эту традицию, не хватало еще уморить ее голодом!

Отстраняюсь, чтобы взглянуть на нее – черты лица заострились. Почему я не заметил раньше?!

– Как, черт возьми, ты питаешься!? – психую я. – Ты хоть представляешь, сколько калорий ты тратишь в день? Ты вообще ела сегодня?

Мы же оба нихрена не ели с утра! Кружка чая у Ричи и – все, блять! Ну, ладно, я-то неадекватный, а она, что – не могла сказать, что голодна?!

– Я ела, меня Рон накормил какими-то вкусняшками его сестры…

– Рон, да?

Закатывает глаза.

– Ну что ж ты такой весь взъерошенный?! Что я должна сказать сейчас, чтобы снять твой вечный нервняк и заставить расслабиться? М? – возвращает мою голову к себе на плечо и опять водит ноготками по спине.

Есть кое-что…

Но ты не говоришь...

– Ты сегодня работаешь? – я помню ее график, но она часто меняет его.

– Да. В «Сумерках», с десяти до двенадцати три выхода. И Сэм хотел поговорить…

– А что у тебя с Сэмом? – я не хотел задавать этот вопрос, потому что знаю, что ничего нет. Но мое тело растеклось в ее руках, а мозг отключился. Поэтому между мыслями и их озвучиванием нечаянно стерлась граница.