Иголка с трудом одолевает сложенный в несколько слоев лен. Лея нанизывает на нитки стеклянные бусины и кусочки красных кораллов. Стежки должны быть одинаковой высоты – ниточка к ниточке.

Вечером, перед тем как уйти, Лея подходит к столу Дины и протягивает ей небольшой сверток. Дина разворачивает бумагу. В свертке – черная бархатная сумочка. Та самая. Шелковые нитки вышивки поблескивают под светом настольной лампы.

– Это вам, – говорит Лея. – Возьмите, мне будет приятно.

– Я не могу, – отвечает Дина, – вы же эту сумочку для вашей знакомой приготовили. Как же можно принять чужой подарок?

– Она не приедет, – говорит Лея. – Возьмите, это очень удобная вещь.

Телефон зазвонил в первом часу ночи. Лея еще не спала. Она вернулась из «Синематеки» – Лея всегда ходит туда по субботам.

– Госпожа Альмог? Вас беспокоят из больницы. У нас госпитализирована госпожа Сегаль. Дина Сегаль. Ее состояние очень серьезно. Не могли бы вы приехать? Чем скорее, тем лучше.

– Почему вы звоните именно мне? – говорит Лея. – Мы с Диной едва знакомы.

– В ее истории болезни записан ваш телефон, – отвечает собеседник.

Лея вешает трубку. У нее дрожат руки. Она не может найти ключи от квартиры.

Такси удается поймать не сразу.

– Так поздно, в больницу… – обращается к ней водитель. – У вас что-то случилось?

– Простите, я не могу сейчас ни с кем разговаривать, – отвечает ему Лея.

В больничном отделении к Лее выходит врач. Помещение едва освещено, и на долю секунды Лее кажется, что больничный коридор служит продолжением знакомого, музейного коридора.

– Мне очень жаль, но Дина скончалась, сегодня вечером. Мы не имеем права сообщать такие вещи по телефону, поэтому попросили вас приехать. Она обратилась в приемный покой вчера, жаловалась на боли в грудной клетке. Все анализы оказались в норме, но мы все же оставили ее в больнице, на всякий случай. А сегодня она умерла. Понимаете, мне даже трудно сказать, от чего именно. Все уже было в порядке, ей стало лучше. А вечером – остановилось сердце.

«Зачем она мне это рассказывает? – думает Лея. – Какая разница, от чего умер человек? Какое это может иметь значение?»

Врач протягивает Лее запечатанный пакет:

– Возьмите. Это ее вещи.

– Я не могу их взять, – говорит Лея, – я знакома с ней всего несколько дней. Я даже не знаю, где она живет. Я вообще почти ничего о ней не знаю.

Врач смотрит на нее с раздражением. Лея забирает у нее пакет.

Такси едет по знакомым улицам. Скоро Лея будет у себя дома. Выйдя из машины, она разрывает белый полиэтилен и открывает пакет. Там – сложенное пестрое платье и ключ с привязанным к нему кусочком бечевки. Лея заходит в подъезд, но потом возвращается на улицу, достает из пакета платье и раскладывает его на скамейке. Чтобы платье не унесло ветром, Лея кладет на него камень. Потом она поднимается в квартиру, находит в ящике стола конверт и опускает в него ключ. На конверте она пишет название фирмы, в которой работала Дина. Выяснить адрес не составит труда. Телефонная справочная работает круглосуточно. Надо только подождать, и кто-нибудь обязательно ответит.

– Извините, овощная база здесь?

– Ох ты господи, какая прелесть! Родной юморок! До боли знакомый родной юморок. Причем все один и тот же… Вы ко мне из программы «Аншлаг», товарищи? Или из «Смехопанорамы»? Ну заходите, черти, не стойте на пороге. Морозу напустите. У меня тут и так батареи еле теплые! Сейчас чайник поставлю. Чай будете?

– А может… покрепче чего-нибудь?

– Не трави душу, Зубр! Нельзя мне сегодня.

– Работаешь?

– Работаю, будь оно проклято…

Художник Коля Бирюков был счастливым обладателем студии на Остоженке. Эта роскошь досталась по наследству от дяди. Тот тоже был художником, причем настоящим, не чета Коле. Прославился еще в советские времена, писал в духе старых голландцев, выставлялся в престижных галереях. Лет десять назад уехал в Париж и на родину возвращаться, похоже, не планировал. Ну а Коля… Коля был, положа руку на сердце, просто ремесленник. Нет, техникой он владел, и очень даже недурно. Но это единственное, чем он мог похвалиться как живописец. Не хватало всего остального, того, чем художник отличается от фотоаппарата: фантазии, смелости, своего взгляда. В общем, у собратьев по цеху, друзей-художников, работы Николая успеха не имели. Зато они весьма котировались среди офис-менеджеров и прочей подобной публики, удачно сочетающей в себе два полезных качества – платежеспособность и отсутствие художественного вкуса. Так что на недостаток покупателей Коля не жаловался и в материальном плане чувствовал себя вполне хорошо.

Мастерскую на Остоженке друзья Николая окрестили «овощной базой» – за постоянно царивший в ней запах овощей и фруктов, часто, увы, несвежий. Дело в том, что основной специальностью Коли были натюрморты из этих даров природы. Вот и сейчас он трудился над очередной скорбной композицией. На большом красивом блюде лежал арбуз, а рядом с ним три мандарина. На холсте этот фруктовый ансамбль отражался почти как в зеркале: «фотографировать» при помощи кисти Коля умел! Точнее, отражение было частичным: один мандарин и половину арбуза еще оставалось дописать.