– Так я его строил? – изумился я. – Ни хрена не помню. Чем, интересно, он мне не угодил?

– Как я понимаю, пан Болеслев принялся знакомить вас с присутствующими, в свойственной ему манере разъясняя, кто есть кто. Типа, трепещите, перед вами не какое-нибудь рядовое пивососущее, а самый бездарный драматург современности, хуже его пьес только романы вот этого господина, похожего на крысу. А вот художница настолько скверная, что ее картины охотно покупают китайские бизнесмены, суеверные, все как один. У кого неблагоприятный гороскоп на неделю, тут же бежит в галерею за очередной картиной пани Вальдовой, а потом живет спокойно: обещанная неудачная сделка уже состоялась, можно ничего не бояться.

Я невольно улыбнулся, представив этот монолог в исполнении самого Льва.

– Он говорил со мной по-русски, пользуясь тем, что никто не понимает? И наслаждался ситуацией?

– Он-то, конечно, наслаждался. Но по-русски говорил только ради вашего удобства. Я имею в виду, он все это и по-чешски весьма охотно озвучивает. Все, конечно, терпят, куда им деваться? Больше всего на свете пан Болеслев любит создавать невыносимые ситуации и напряженную атмосферу. И, надо отдать ему должное, умеет. Как никто. В нем умер великий режиссер; призрак покойного по сей день гремит цепями, щелкает кнутом и не щадит никого.

– Как интересно, – сухо сказал я.

Как бы там ни было, но Лев нынче утром мне очень понравился. А Митины комментарии, соответственно, не очень.

– Ну вот, какое-то время пан Болеслев распускал перед вами хвост. Наконец вы поинтересовались, зачем он проводит время среди людей, которые ему не нравятся. И предложили закончить вечер в баре по соседству. Тогда Болеслев признался, что он и есть хозяин дома, а «недостойные люди» – его дорогие гости, ничего не поделаешь, надо терпеть. А вы прочитали ему впечатляющую лекцию, даже жаль, что никто кроме его и меня ни слова не разобрал. Вы говорили, что ближний мир всякого человека – что-то вроде зеркала. И когда обнаруживаешь, что вокруг сплошь никчемные идиоты, впору задуматься, почему это вдруг у прекрасного и удивительного меня столь неприглядные отражения…

– Можете не продолжать, – вздохнул я. – Это моя любимая телега. Единственное, что меня извиняет, – она вообще-то для внутреннего употребления. В смысле, я обычно все это только себе говорю, а не другим людям. Пан Болеслев случайно попал под раздачу. Нехорошо получилось.

– Во всяком случае, он выслушал вас с похвальным смирением. И обещал, что в ближайшее время непременно изменит свою жизнь. Причем, кажется, был вполне серьезен. Похоже, его действительно проняло. Я, честно говоря, офонарел, когда все это услышал.

– А он-то меня с утра уверял, будто получил огромное удовольствие от знакомства, – вздохнул я. – Святой человек.

– Да уж, святой, с нимбом, рогами и копытами, – ухмыльнулся Митя, увлекая меня в обшарпанную подворотню, в глубине которой алели щедро украшенные искусственными цветами занавески. За занавесками, судя по аромату баранины, тимьяна и розового масла, скрывался вход в рай.

– Мы пришли! – торжественно объявил Митя. – Один из лучших ресторанов города. Жуткий китч, можете не говорить, совершенно с вами согласен, но вы же оценили запах?

Еще как оценил. И начал понемногу склоняться к мысли, что неожиданное знакомство – не досадное недоразумение, а большая удача. Не будь его, сосал бы я сейчас какой-нибудь унылый кнедлик, вымоченный в мясной подливке, – сомнительное, прямо скажем, удовольствие.

Хитрый лис Митя достиг своей цели. По крайней мере, желание вежливо распрощаться и улизнуть под каким-нибудь благовидным предлогом оставило меня еще до того, как нам принесли меню, кухонных ароматов за глаза хватило.

Под закуску из баклажанов новый знакомый вкратце изложил мне историю своей жизни. В начале девяностых молниеносно разбогатевший отец отправил его в Прагу учиться – от греха подальше. В смысле, подальше от собственных запутанных дел, нежелательных знакомств и прочих созвучных духу времени рисков. Митя благополучно выучился, женился, развелся, завел кучу собственных нежелательных знакомств – словом, прекрасно ассимилировался. Отец давным-давно переехал в Лондон, счастливо избежав, таким образом, сумы, тюрьмы, пули и прочих неприятностей, время от времени звал сына к себе, но Мите больше нравилось в Праге. Особенно привлекательно, по его словам, выглядел курс фунта стерлингов к чешской кроне, превращавший скромные отцовские вспомоществования в неплохой капитал, обладатель которого мог свести заботы о хлебе насущном к регулярным походам в ближайшую пекарню, а сэкономленным временем распоряжаться по собственному усмотрению.

– Если припечет, я могу зарабатывать, и неплохо, – с набитым ртом говорил Митя. – Собственно, лет шесть этим успешно занимался. Понял, что все у меня получается, и закрыл вопрос. Жить гораздо интереснее, чем зарабатывать. Пока есть возможность – почему бы нет?

– Мне чрезвычайно близок ваш подход, – кивнул я. – Сам такой. В свое время купил по случаю несколько квартир в Москве. Теперь сдаю их и горя не знаю. Просто живу. Бессмысленное, но приятное занятие.

– Разве бессмысленное? – удивился Митя. – Ну, может быть. Какая, собственно, разница?