Рука у Осипа Эмильевича быстро заживала, хотя отныне и до конца жизни он был практически сухорук. Уже через несколько дней после «прыжка» он и Надежда Яковлевна начали выходить в город – прежде всего в тщетных поисках жилья. Заходили они, надо думать, и в музей, и в библиотеку, читали или покупали районную прессу.

Невозможно себе представить, чтобы они не заглянули в местный музей [277] . Сохранилась книга отзывов музея за 1934 год: мандельштамовской записи там, правда, нет, зато есть чья-то сердитая запись-выговор за то, что нетути в ентом музее ни львы, ни тигры! Зато в одной из витрин красовалась настоящая серебряная персидская посуда, найденная не где-нибудь, а в окрестностях Чердыни при археологических раскопках.

И тогда на память приходит первое из двух мандельштамовских писем жене от 4 мая 1937 года, где читаем: Сейчас был в книжном магазине – большом. Там изумительные «Металлы Сассанидов» Эрмитажа – 50 р. (4, 290) [278] . Так что же это, как не еще один «чердынский след» в судьбе поэта?

Заходили они, надо полагать, и в библиотеку, находившуюся там же, где и сегодня – в доме 57 по Коммунистической (ныне Успенской) улице, где читали или покупали районную прессу [279] .

Газет в Чердыни было в то время две [280] . Одна – «Северная коммуна» (орган райкома партии, райисполкома и райпрофсовета) выходила трижды или четырежды в неделю под редакцией некоего Яборова [281] . Номер мог состоять и из россыпи мелких, даже мельчайших заметок, а мог и целиком из перепечатки какого-нибудь Постановления ЦИК и СНК СССР, например, о сельзозналоге на 1934 год. Много о лесосплаве и о потребной для этого непьющей рабсиле, о сенокосе и о подписке на первый тираж первого выпуска займа «Второй пятилетки», розыгрыш которого вот-вот должен был состояться в областном Свердловске. Сказано и о ликвидации в Чердыни разведки Востокнефти [282] .

18 июня, когда поэт уже плыл в сторону Казани, вышел номер, который, застрянь Мандельштам в Чердыни, его явно бы заинтересовал. В нем объявление об открывшейся в «Северной Коммуне» вакансии корректора. Одна из заметок по соседству с объявлением о вакансии называлась «Колхозники принимайте вызов» – это о задолженностях по займу «Вторая пятилетка». Запятой в заголовке нет – так что корректор газете был точно нужен.

Едва ли Мандельштаму в «уездной» Чердыни светило что-то большее: это тебе не «губернский» Воронеж, мобилизованный помогать по звонкам и письмам из ЦК.

Выходила в Чердыни и еще одна газетка – «Известия», орган Чердынского райисполкома, рассчитанный специально на осевших в городе и районе спецпереселенцев! Выходил она трижды в месяц, каждые десять дней, и единственный номер, который Мандельштам мог держать в руках, вышел 11 июня [283] .

Здесь, как и в «Северной коммуне», максимум внимания – лесосплаву и сельхозработам (в частности, взмету паров и прополке). Есть ударники и передовики, например, семья спецпереселенца Ф.Головко, в которой работают и не ленятся все – и стар, и млад. Но есть и лодыри, бездельники: они клеймятся и поносятся, приводятся их имена. Это из-за них в прорыве и сплав на Котомышском участке, и сев на Вишере, и случная кампания в Елтвинской сельхозартели, где не случали еще никого, поскольку «не было приказа чтоб можно было случать». Такой ответ не удовлетворил корреспондента, и он потребовал в эпилоге – «за матками и производителями поставить уход, чтоб создать им охоту к покрытию… Только путем этого можно будет обеспечить выполнение поставленных задач по животноводству». Статья подписана «М.», но вряд ли это Мандельштам.

Попадаются и чистые анонимки: «На поселке Н-Родина обеды из столовой по распоряжению Губиной выдаются близким и знакомым совершенно нигде не работающим. Рабочий». Или: «Медфельдшер поселка У-Пулт Лущин И.А. из привезенных медикаментов два литра спирта выпил сам. Жаркий». Представляете?

Однако главная тема номера – это постановление президиума Чердынского райисполкома от 8 июня 1934 года о восстановлении в избирательных правах 16 бывших спецпоселенцев из различных сельхозартелей, «достигших в спецссылке избирательного возраста и показавших на общественной работе добросовестное отношение к труду, а также лояльность к советской власти». Постановление, за подписями заместителя председателя РИКа Пестерева и секретаря Сурсякова, было принято на основе соответствующего постановления ЦИКа от 17 марта и было издано по ходатайству райотдела ОГПУ. Публикуются текст постановления и передовица: «В шеренгу полноправных граждан СССР».

Спецпереселенцы – это раскулаченные, сосланные сюда в 1930 или 1931 годах. Но еще в 20-е годы потек сюда ручеек административно-высланных, главным образом бывших революционеров – эсеров, меньшевиков, а позднее и большевиков (например, взятый по рютинскому делу Василий Каюров – антисемит и укрыватель Ленина [284] ).

И с этой ссыльной средой поэт и его жена начали потихонечку знакомиться.

Сразу же после злосчастного прыжка и счастливого приземления на клумбу в Москву – в ОГПУ, в «Известия», в Общество помощи политическим заключенным – посыпались телеграммы.

И, поскольку сталинское чудо продолжало действовать, то само же ОГПУ и выхватило О.М. назад.

Но комендант был недоверчив («кто знает, может это ваши родственники телеграмму бабахнули»), да и не было такое в порядке вещей. Ожидание подтверждения растянулось еще на несколько дней.

14 июня О.М. получил свою первую и последнюю отметку в комендатуре, а 15 или 16 июня его вызвали к Попкову для выбора нового города высылки. Комендант потребовал, чтобы выбрали немедленно, в его присутствии. Зато выбирать можно было всё что угодно, кроме двенадцати важнейших городов, – Москвы и области, Ленинграда и области, Харькова, Киева, Одессы, Ростова на Дону, Пятигорска, Минска, Тифлиса, Баку, Хабаровска и Свердловска [285] .