Мандельштам, наверное, и не знал, прощаясь в середине мая 1937 года с Воронежем, что уходит, пусть и ненадолго, именно от смертельной опасности. А такие фамилии как Михайлов и Ярыгин (сменившие Рябинина) или Коркин (сменивший Дукельского), – остались для него, по счастью, пустым звуком.

Что ж, еще один раз – но, кажется, уже в последний – О.М. повезло: словно царь Аршак, он получил от ассирийца «еще один добавочный день» – и еще раз улизнул от гибели, будучи на волосок от нее!

…Швера в Воронеже заменили сразу два человека: на посту главного редактора «Коммуны» – Сергей Васильевич Елозо, а в Воронежском отделении Союза писателей – директор Воронежского пединститута Степан Антонович Стойчев. Первым из них двоих арестовали Стойчева – 23 августа 1937 года: расстреляли 15 января 1938 года. Вторым замели Елозу – 14 ноября 1937 года, обвинив его не только в активном участии, начиная с 1936 года, в известной право-троцкистской террористической организации, но и в «поощрении проникновения на страницы “Коммуны” всякого рода контрреволюционных “ошибок” и “опечаток”» [314] . Осудили его и расстреляли одновременно с Грубманом – 13 апреля 1938 года.

Именно с арестом Елозы (а еще вероятней – с арестами в Хабаровске Варейкиса и Швера), скорее всего, и была связана та горячка новой волны нападок на троцкистов-попутчиков, разыгравшаяся в ноябре 1937 года и, разумеется, не ограничивавшаяся Воронежем. Так, в Курске арестовали Сергея Никитовича Шевцова, журналиста и секретаря редакции «Курской правды». Его взяли 17 ноября, последним из девяти сотрудников его газеты, арестованных за принадлежность – вот вам и курская специфика! – к право-троцкистскому военному заговору [315] .

Кстати, этот человек, будучи гражданским мужем Ольги Кретовой, как минимум дважды «соприкоснулся» с О.М., сам о том, скорее всего, ничуть не подозревая. Во-первых, тем самым ребенком-грудничком, что вдохновил О.М. на стихотворение «Когда заулыбается дитя…», был его и Ольги Кретовой сын – Игорь Шевцов, ныне известный воронежский географ. Во-вторых, именно на Шевцова и его репрессированность как на своеобразное заложничество и как на инструмент давления на себя не раз указывала и сама Кретова, когда пыталась оправдаться за свое столь активное участие в гонениях на О.М. в апреле 1937 года: хронологически это совершенно «не бьет» (Шевцова арестовали только в ноябре того же года), но ведь могли быть и другие события и признаки беды, кроме ареста? [316]

В рассказе Булавина о том, как они с Романовским писали свою статью с нападками на О.М. и других, есть один момент, поначалу ускользающий от внимания, а именно: срочность заказа! Цитирую: «Статью писали мы вместе с Романовским по поручению редакции альманаха “Лит‹ературный› Воронеж”. Написали за одну ночь у меня на квартире. Нужно было так спешно. ‹…› Тему предложил Подобедов. Договорились, что писать будем у меня. – ‹Романовский:› Закончу в институте, приду к тебе. – Всю ночь писали. Он держал ручку. Творчество совместное» [317] .

Личных контактов с О.М. у Романовского не было [318] , что не помешало ему сначала самостоятельно (в апреле 1937 года), а позднее (в ноябре того же года) на пару с Булавиным, дважды выдвинуть против О.М. и других ссыльных интеллигентов смертельно опасные обвинения в троцкизме [319] . В первой – единоличной – статье Романовский писал: «Пытавшиеся проникнуть в писательскую организацию Мандельштам, Айч, Стефен были своевременно разоблачены и не допущены к организации». О второй же – совместной – статье ее соавтор-долгожитель Булавин добавлял: «Статья эта не имеет никакого значения, и пользоваться ею нельзя. Ни Рябинин, ни Варейкис никогда не были троцкистами и погибли во время культа личности и произвола» [320] .

Казалось бы, прозрел человек – ан нет: в другом месте Булавин дал поистине гениальную, – а главное, действенную – формулировку троцкизма! Оказывается, что для того чтобы быть троцкистом, даже не обязательно знать или читать Троцкого: «Конечно же, троцкисты действительно были враждебны советской власти. Некоторые были высланы в Воронеж. Через несколько лет были высланы в Воронеж Стефен, Айч и Мандельштам. Замечу вам, что чтобы быть троцкистом, не обязательно быть в партии. Нужно разделять их взгляды» [321] .

Кстати, Николая Романовского, булавинского соавтора по этим самым нападкам на О.М. (лично, впрочем, поэта не знавшего), органы и самого не позабыли. Правда, позднее: где-то в 1938–1939 гг. он был арестован и девять месяцев находился под следствием. Ожидал ареста и глубокий знаток сути троцкизма Булавин [322] . А раз ожидал, то, по собственной логике, тоже был троцкистом.

Лето – а оно в 1936 году было на редкость жарким, знойным – кончилось, воронежские писатели съехались в родной город. В начале сентября вернулся из Задонска и Осип Мандельштам. Впереди его ждали самая настоящая травля и самая настоящая поэзия – вторая и третья «Воронежские тетради».