Это была не нынешняя Майка, а поменьше, пятилетняя. Мальчик посадил ее к себе на колено. Почти машинально и незаметно для сестренки ладонью скользнул вдоль ее позвоночника (он похож был на крупные, проступавшие под платьицем бусы). Не толкнется ли в ладонь упругий тревожный комочек? Еще не боль, а предвестие боли, о которой пока Майка и сама не ведает?

Нет, сегодня все хорошо. Мальчик взял светлую косу с пушистой кисточкой на конце. Пощекотал Майкин нос. Она сморщилась, чихнула. Шутливо ткнула брата кулачком. Засмеялась — теплая, живая, легонькая. А потом насупилась:

— Ты почему уехал?

— Куда?

— В Лисьи Норы! «Куда»… Не притворяйся.

«Но ведь я еще не уехал. Это будет потом. Пока еще все в порядке», — хотел объяснить мальчик. Однако он понимал, что ничего не в порядке. Эта Майка, прибежавшая к нему в ласковом и тревожном полусне, все знает и понимает. Вот она, кстати, сделалась уже старше. Как нынешняя, семилетняя.

Мальчик растерянно взялся за нижнюю губу. Майка хлопнула его по руке:

— Оставь эту дурную привычку! Сию же минуту!

Это были ее любимые слова. Если рассердится, то к месту и не к месту: «Сию же минуту!»

Но сейчас она только притворялась, что сердится. Она просто за него беспокоилась.

— Почему ты сбежал в Лисьи Норы? А?

Сейчас не было ни смысла, ни сил обманывать. И мальчик с прихлынувшей горечью прошептал:

— А ты… только все время о ней. Все «мама» да «мама»… Конечно, ты нашу маму не помнишь.

Она смотрела внимательно и по-взрослому. И так же по-взрослому сказала:

— Глупенький. А что же мне делать?

Он потянулся к губе, спохватился, закусил ее. Потом шепотом спросил:

— А мне?

А глаза у Майки были — ну в точности мамины.

Майка опустила ресницы и вполголоса проговорила:

— Сперва отсюда сбежал, потом из Лисьих Нор. Знаю почему.

Настоящая Майка ничего знать не могла. Но мальчик не заспорил. Покорно спросил:

— Почему?

— Сам знаешь. Она вовсе не вредная. И не строгая. Анна Яковлевна. Наоборот. Ты просто испугался, что привыкнешь к ней, как я к ма… к тете Зое… Ну ты что? Ну перестань! Сию же минуту!

— Дура… — всхлипнул мальчик. Но не прогнал Майку, а прижал покрепче. И стал ее косой вытирать себе щеки. Здесь, сейчас это было можно.

Потом сделалось холодно, потому что вместо солнца оказалась луна и ее часто закрывали бегущие облака. Пахло речной водой, сырым песком, камышами. Мальчик передернул плечами. Майка соскочила у него с коленей и накрыла его большой парусиновой курткой.

«А Галька не продрогнет?» — хотел спросить мальчик, но сон уже уносил его в темную глубину. Там, как сорванные листья, летели другие мысли, тревоги, лица…

Пассажир проснулся поздно. Пароход бодро шлепал колесами. Было солнечно, змеились на белом потолке блики. Мальчик сидел на стуле в привычной позе — задом наперед. Кулаками упирался в коленки, подбородком — в спинку стула. Неотрывно и слегка насупленно смотрел на Пассажира.

Пассажир улыбнулся, не шевелясь:

— Доброе утро… Или уже день?

— Ни то ни се. Одиннадцать часов.

— Ого! Вот это я поспал! А ты давно поднялся?

— Не… Но уже позавтракал. И по берегу погулял.

— По берегу? Мы вроде бы плывем.

— Недавно поплыли. А то стояли, стояли… В буфете схема речного пути висит, я посмотрел, мы от мыса Город всего километров на двадцать отошли. — Мальчик не отводил глаз. Он будто говорил про одно, а в уме держал что-то более важное. И беспокойное.

— Ну… а что хорошего в буфете? — спросил Пассажир. — Кроме схемы.

— Я чай да вафли взял. Остальное все какое-то… — Мальчик поморщился. И вдруг раскачал стул с боку на бок и «подъехал» к постели. Как на лошадке. Разжал кулак.

— Вот… Мне буфетчица это на сдачу дала.

На ладони лежала белая монетка, размером с пятнадцатикопеечную. Виден был маленький мальчишечий профиль, а вокруг головы — крошечные буквы.

— Так и написано: «Фрее стаат Лехтенстаарн», — неловко сказал мальчик. — И вот… — Он перевернул монетку. На другой стороне было число десять, а под ним колосок.