— Сиди, не дергайся! — рычит Градусов.

Моторка выползает из-за кустов. На середине реки она выглядит маленькой, как перочинный ножик. Поравнявшись с нами, Санек, который по-прежнему лежит на носу, машет Толяну рукой на берег.

— Заметили!.. — охает Люська, растопырив глаза.

Толян резко перекладывает руль.

«На этот раз я его убью», — тяжело думаю я.

И вдруг происходит чудо. От резкого поворота, от удара течения в борт, моторка круто, в секунду, переворачивается. На миг в воротнике пены мелькает ее просмоленное днище. И все — река пуста, словно кто-то смахнул с нее лодку невидимой рукой.

— Уто... — потрясенно шепчет Люська.

Но тут из воды, как черные мячики, выныривают две головы. Бешеными саженками Толян и Санек гребут к нашему берегу.

— Надо помочь!.. Ведь утонут же!.. Катамаран спустить!.. — не отрывая глаз от плывущих, хватает меня за рукав Маша.

— Спущен уже наш катамаран, — отвечаю я.

Мужики добираются до мелководья и, кашляя, отплевываясь, руками отбрасывая воду, рвутся к берегу. Дрожащие, синие, мокрые, они появляются на поляне и кидаются к костру. Отцы молча расступаются, давая им место. Я сижу там, где сидел. Мужики хрипят, с них льет.

— Согреться... — выдавливает из себя Санек.

Отцы молча наблюдают, как мужики тянут к огню руки, а потом по одному начинают уходить, словно от колодца, в который плюнули. Остаются только Градусов и любопытный Тютин, который, вытягивая шею, прячется за моей спиной. Санек поднимает голову и обводит поляну взглядом. С бровей его свисают сосульки волос. Я сижу.

— Земляки... Вы это... Простите нас... Ну, пьяные были...

В ответ ему — все то же молчание.

— Дайте водки... — вдруг просит Санек. — Загнемся же с холода.

Бутылки у всех на виду лежат в распотрошенном продуктовом мешке.

— Нету водки, — в тишине отвечаю я.

— Начальник, будь человеком...

— Нету водки, — повторяю я. — И вас чтобы через пять минут здесь не было.

Санек смотрит на меня побелевшими глазами. С такими глазами вцепляются в горло. Но мне не страшно. Я хочу драки.

Однако Санек ломает себя.

— Дай хоть у костра посидеть до рассвета, — просит он.

— Четыре минуты.

— Ну дай хоть спичек сухих... — придушенно говорит Санек.

Я молчу, глядя на часы. Я не хочу мстить этим мужикам. Я не хочу причинять им зло. Но я не хочу делать для них ни капли добра.

— Три минуты.

Толян, обхватив голову руками, начинает тихо и тонко материться, доводя себя до отчаяния, чтобы набраться сил. Я жду. Толян замолкает.

— Время, — говорю я.

Санек еще немного сидит, потом медленно поднимается и за плечо поднимает Толяна. Оба они, сгорбившись, уходят через снег, чавкая сапогами. Уже на опушке Толян оборачивается.

— Ну, щенки, ждите гостей!.. — орет он. — Не жить вам, падлы!..

Ему никто не отвечает. Мужики скрываются в лесу.

Отцы к костру не подходят.

— Рожки уже в кашу раскисли, — говорю я.

Ужинаем без разговоров, быстро. Я так и не встаю с бревна, будто приколочен к нему. Меня избегают. Только кто-то — я не заметил кто — ставит передо мной, как перед собакой, мою миску.

— Надо караулить ночью, — глухо говорит Борман. — Вдруг вернутся...

— Не майтесь дурью! — зло отвечаю я. — Идите спать!

Отцы угрюмо уходят в палатку, а я остаюсь. Я слышу, как в палатке что-то тихо и жалобно говорит Люська, как ноет Тютин.

— Ложитесь, не каните! — бурчит Градусов. — Он уснет, мы с Чебой вылезем дежурить!..

А я сижу и вспоминаю прошедший день: снегопад над затопленной просекой, Поныш в белых берегах, широкую дорогу Ледяной, храм на взгорье, заброшенный мост, три встречи с гранитными мужиками — на их берегу, на реке и на нашем. Но все, о чем я вспоминаю, так или иначе восходит к Маше. Шаг за шагом она уходила от меня сегодня. Я был досаден ей утром, когда она болела. Я показался ей лживым, когда рассказывал отцам про фрески, а сам жег в церкви костер. Я был унижен, когда мне в лицо бросали воду. Наконец, я был страшен, когда готов был затеять целое побоище ради бутылки водки.

Я достаю эту бутылку и пью. Зря, что ли, я ее отстоял?..

... Но ведь Маша уже приросла ко мне. Ее нельзя оторвать от меня без крови. И я уже совсем не верю в то, что когда-то казалось мне решенным делом, — будто Маша все равно будет моей. Она от меня все дальше, дальше, дальше... А я не могу без нее. Но она слишком маленькая. А я слишком старый. Да, я не хочу ее любить. Я знаю, что это добром не кончится. Но мне не нужно добро, и мне не нужно зло — мне нужна только Маша.

В палатке тихо. Все уснули. Я даже вижу, как они спят. Борман спит солидно. Он покровительственно предоставил Люське руку. Но Люська все равно сползла с нее, свернулась кренделем и успокоенно уткнулась носом Борману в бок. Тютин спит на спине, спит нервно, вздрагивая, раскрыв рот и подняв брови. А Маша спит тяжело, глубоко, отрешенно. Овечкин обнимает ее, сам не очень веря своему счастью. Безмятежно дрыхнет Демон. Он выгреб из-под кого-нибудь мешок себе под голову и забросил на кого-нибудь свои ноги. Строго спят Градусов и Чебыкин. Они и во сне верят, что перехитрили меня и вовсе не спят, а только притворяются.