— Ночка досталась нелегкая… — пробормотал он.

Осташа присел на корточки и перевернул головню, чтоб затлела пожарче.

— А коли убил бы я тебя — ушел бы? — спросил он. — Чего мне тебя не убить, а? Не грех же — ты ведь без души. Ну, как рыбу оглушить.

— Не грех, пожалуй, — покорно согласился Веденей, хитро щурясь. — А про малого забыл?..

— Забудешь про него… В общем, как там с тобой душу-то делить надо?

Веденей на миг остолбенел, а потом вскочил, суетливо разглаживая волосы и бороду.

— Да то недолго, не камлание же… Не пену изо рта пускать… Я просто заговор истяжельский прочту — душу на крест заговорю, а потом ты мне крест подашь через дыру в вакоре, которой я молюсь, да мы его пополам разрубим… Одна половина — тебе, другая — мне. И все.

Осташа, нахмурившись, внимательно оглядел поляну, вакору. По лицу было видно, как он размышлял над обрядом.

— Ну и пошли, — твердо сказал он. — Я домой хочу.

Опять было яркое и ясное утро, холодное, с инеем вместо росы. Только теперь половину неба занимала надутая облачная туча, снежно-белая, уемистая, как целый караван барок. Веденей торопился — видать, боялся, что Осташа передумает. Осташа шел по ледяной траве к вакоре и глядел по сторонам — где малой? Надо было делать задуманное, пока решимость не раскисла в сомнениях, будто заиндевевшая трава на солнце.

— Ты стой тут, а я по ту сторону, — пояснял Веденей, за плечи разворачивая Осташу перед черной дырой в вакоре. Потом он отбежал, и Осташа увидел в дыре его широко раскрытые глаза — словно у кота, готового прыгнуть на птицу.

— Молчи теперь, просто слушай!.. — крикнул Веденей. Осташа вытащил нательный крест на грудь и сжал его левой рукой в кулаке, словно не хотел, чтобы крест услышал слова Веденея. Правую руку Осташа засунул под подол рубахи и принялся развязывать на брюхе поясок-покромку — шелковую тесьму с вышитой молитвой. Это был материн еще оберег. Коли сам развязал — уже не собирать ему отныне в райских вертоградах виноград за пазуху…

Веденей что-то гулко бормотал, пялясь на Осташу сквозь дыру. Осташа отвечал ему пустым, стеклянным взглядом и не слушал. Ему не было страшно, разве что легкий озноб мурашками полз по хребту да ломило босые ноги от студеной травы. Встреча с щучезубым малым на тропе была куда страшней Веденеева обряда. Да и не верилось Осташе в победу Веденеева заговора. Бог-то сильнее, а с ним, с Осташей, — кто? Бог и есть. И вообще… Под горой среди безлюдных лесов два человека у дырявого пня ясным днем делят душу — как-то при этом было слишком светло для победы бесовского искушения… Но все ж таки, почти без сознания, Осташа бубнил себе под нос «Лодью несгубимую»: «Заступись за меня сила божья, Богоматерь Пречистая, все святые, все иноки древлеправославные и мученики новоявленные… — бормотал он вперебой Веденею. — Ждут меня на встречу сто двадцать сатанаилов, сто двадцать дьявоилов, сто двадцать полканов, не пешие, не конные, не рожденные, не кованные… Козьма и Демьян, Лука и Павел и Никола Угодник, соберите нечистых в тенета шелковые, в кади железные, сварите в котлах кипучих, в сере горючей, чтоб изо лба им глаза в затылок выворотило! Сгоните птицу Гагану, пусть склюет Лкир и Ор, черных аспидов!.. Дайте мне, святые, иноки и мученики, на всех нечистых медвежий рот, волчьи губы, свиные зубы! Проведите меня-молодца мимо каменя-бойца до чистой воды, до большой реки, до синего неба, до ясного оболока…»

Осташа очнулся от заговора, когда понял, что Веденей уже молчит и смотрит на него сквозь дупло.

— Ну… Чего же ты? — почему-то шепотом сказал Веденей. — Давай крест…

— Тебе надо — ты и руку тяни… — хрипло ответил Осташа.

Веденей помолчал, а потом его рука заткнула дупло. Она выползла наружу, как змея из норы, и запачканная сажей пятерня раскрылась, точно дохлая лягушка развалила лапки. Осташа выхватил из-под рубахи покромку, мгновенно завязал узел и надел петлю Веденею на запястье, а потом конец пояска закрутил на крепкий сук.

Веденей, почуяв обман, рванул руку обратно, но петля затянулась, и рука осталась в дупле. Осташа затягивал другой узел на сучке, потом еще и еще.

— Отвяжи!.. — заорал Веденей с другой стороны вакоры.

Осташа вышел из-за пня и посмотрел на дырника. Веденей, багровый от ярости, стоял, всунув руку в дупло, и дергал плечом. Осташа со спины ловко обхлопал дырника по бокам — нет ли ножа.

— Мало-ой!.. — все поняв, заревел Веденей.

— Сейчас и с малым разберусь, — задыхаясь, пообещал Осташа и побежал к избе.

Выворотив от стены кол покрепче, Осташа, не обращая внимания на Веденея, помчался к опушке, продрался сквозь кусты и вывалился к яме. Малой спал под калупой, не слыша воплей Веденея, хотя и до ямы доносились надрывные, истошные крики.

Осташа посмотрел в яму на парнишку, такого маленького и беззащитного, не виноватого в том, что был отдан лукавому… Пощадить?.. Взгляд Осташи упал на царапины от щучьих зубов. Осташа вытер ладонью лицо, словно содрал морок, обеими руками поднял кол над ямой и уронил его прямо на голову малому. Под комлем что-то хрупнуло, пискнуло. Осташа перехватил кол и принялся бить им по мальчишке, словно трамбовал. Когда под колом уже зачавкало, Осташа остановился и заглянул в яму. Голова мальчишки превратилась в кровавую, грязную, волосатую лепеху, облепленную желтыми березовыми листьями. А сатаненыш был жив, корчился на дне в черной грязи и будто бы даже пытался выползти из-под ударов. Осташа, сдерживая ужас, бросил кол, постоял, переводя дыхание, медленно перекрестился и полез обратно в кусты. Кусты трещали, но сквозь треск ветвей Осташа еще слышал шлепки ладоней по мокрому дну ямы.

«Надо было ноги переломать, колени разбить…» — запоздало подумал он. Но вернуться к яме он ни за что бы не согласился.

Он подошел к Веденею, висящему у вакоры с задранным плечом, проверил петлю и узлы. Веденей молча глядел на Осташу выкаченными глазами, точно петля перехлестывала ему не запястье, а горло.

— Ну, к утру ногтями поясок перецарапаешь, тогда освободишься, — сказал Осташа. — Яму с гаденышем не забудь засыпать… Прощай.

Веденей дышал со свистом, не ответил ни слова.