— Можно, я закурю? — спросила Сашенька, закурила и задумчиво рассказала: — Знаешь, Витя, как раз очень хорошо пообщались... Он меня коньяком угощал, смеялся, даже отпускать не хотел... Но был такой момент... Как бы это сказать... Он спросил меня, как у меня дела с Колесниковым, но спросил так, будто это его мало интересует, будто у него самого есть что-то и поважнее... Мне показалось, что на самом деле появление Колесникова в моей жизни его очень уязвило и он теперь маскируется... Хотя однажды я видела его с учительницей из твоей школы... Как ее?..

— Кира, — мрачно подсказал Служкин, чистя картофелину.

— Вот, с Кирой видела... И он будто бы хочет в отместку показать мне, что отношения с Кирой ему важнее, чем отношения со мной. Что он влюбился в нее. Но я-то знаю, что он любить не умеет. Скажи мне, Витя, у Будкина с этой Кирой что-нибудь есть?

— Нету, — ухмыльнулся Служкин. — Хотя возможно, что он с ней спит.

— Значит, он все-таки думает обо мне, раз уж так выделывается...

— Лучше бы, Сашенька, ты вообще не размышляла об этом, если у тебя плохо получается, — мягко посоветовал Служкин, серпантином срезая с картофелины шелуху. По его левую руку уже громоздилась целая куча белых, очищенных картофелин — упрощенно-геометрических, вроде икосаэдров.

— Ну объясни мне тогда! — почти с мольбой потребовала Саша.

— Как я могу объяснить тебе, Сашенька, если ты ничего не хочешь знать? — вздохнул Служкин. — Я тебе уже тысячу раз предлагал упростить ситуацию: ты люби меня, а я буду любить тебя, и все будет хорошо.

— Почему же я не хочу знать? — жалобно сказала Сашенька. — Я хочу! Скажи мне правду — любую, я выдержу. Что там у Будкина с Кирой?

Служкин только махнул рукой.

— Я не могу тебе изложить факты, — начал устало пояснять он, — потому что ты их неверно истолкуешь. Я тебе даю сразу истолкование — верное, потому что со стороны виднее. Но тебе его не надо. Тебе нужны факты. Замкнутый круг, Сашенька. Ты в своей душе как в комнате без окон и дверей. Поэтому и любовь твоя какая-то бессильная. Ты очнись. Свет не сходится клином ни на чем.

Сашенька молчала, опустив голову.

— Н-ну, с-скотина!.. — вдруг закричал Служкин.

Пуджик спокойно сидел в раковине умывальника над двумя рыбьими хвостами, как победитель над поверженными вражескими штандартами. Толстый, сытый, немигающий, он очень напоминал филина.

Надя и Будкин ушли кататься на лыжах, а Служкин пек блины. Большие блины у него рвались и комкались, и он пек маленькие блинчики, которые называл «пятаками». Уже целая гора томных «пятаков» лежала в большой тарелке. По кухне плавал вкусный синий чад. Тата сидела на полу и напяливала туфельки нереально красивой кукле Барби, которая растопырила на табуретке ноги, как ножницы. Из подъезда донесся стук лыж по перилам, и в дверь протрезвонили.

— Надя! — закричала Тата, вскочила и бросилась в прихожую.

Первым в квартиру вбежал Пуджик с длинным сугробом на спине. Потом с лыжами вошла Надя — румяная и счастливая, а потом Будкин с бутылкой вина в кармане пуховика.

— Ну да, на лыжах они катались, — с сомнением сказал Служкин Будкину. — До ларька и обратно. Говорит, что астроном, а бежит лишь в гастроном...

— У тебя блины сгорят, — напомнила Надя.

Пока Надя и Будкин переодевались и связывали лыжи, Служкин допек «пятаки» и вылил на сковородку остатки теста из кастрюли. Получилось нечто вроде Австралии с Большим Барьерным рифом в придачу.

Яркий до изумления закат горел над Речниками. В синей дымке от блинов свет его приобретал апельсиновый оттенок. На столе в блюде, закатив глаза, лежали потные, сомлевшие, янтарные «пятаки». В сковородке щедро лучилось расплавленное масло. Варенье в вазочке от невообразимой сладости стало аж лиловым. Чай приобрел густо-багровый, сиропный цвет. Даже пышная сметана стеснительно порозовела. Все расселись вокруг стола. Будкин, причмокивая, сразу схватил один «пятак», положил его на широкий, как лопата, язык и убрал в рот, как в печь. Хмыкнув, он оценивающе пошевелил пальцем груду блинчиков.

— Чего таких мелких напек? — спросил он.

— Поварешку лень стало мыть. Пипеткой воспользовался.

— Не лазь руками, — велела Будкину Надя, накладывая блинчики в блюдечко Тате. — Еще неизвестно, где ты ими ковырялся...

Пуджик, не дождавшись подачки, истомился бродить между ножек стола и табуреток, словно в лесу, прыгнул Наде на колени и сразу сунул усы в ее тарелку с «пятаками».

Надя стукнула его по лбу:

— Брысь! Я тебе перед уходом полкило куриных шей скормила!

— Куриные шеи? — задумчиво переспросил Служкин. — У нас в школе в столовке всегда суп с куриными шеями. Я диву даюсь, откуда столько шей берется? То ли курицы, как жирафы, то ли многоголовые, как Горыныч... А может, нас там змеями кормят?.. Пуджик-то, что, вместе с вами на лыжах ходил?

— Нет, он перед подъездом откуда-то из сугроба вылез.

— Не из сугроба, а из окна подвала, — поправил Надю Будкин.

— В подвале мог бы и мышей нажраться, — заметил Служкин. — Я слышал, он осенью с черным котом из третьего подъезда пластался?