— Желудям?! Неужели и они на чьей—нибудь стороне?! — изумился полковник.

— К счастью, лумбаганские растения не принимают активного участия в общей войне, — сказал Ретиф. — В противном случае шансы на мир здесь были бы еще призрачнее, чем они есть сейчас.

— Здесь никогда не будет мира! — в раздражении воскликнул Маньян. — Какую расовую терпимость вообще можно привить там, где единственным стоящим развлечением считается взаимное массовое убийство?!

— Если теперь такова ваша точка зрения, господин Маньян, то я предрекаю в ближайшей перспективе крутой взлет вашей карьеры.

— Смотрите под ноги, земляне, — проговорил проводник, показывая остальным узенькую каменную лестницу, почти отвесно сбегающую в кромешную тьму небольшого круглого колодца. — Еще немного — и мы на месте.

Видя замешательство Маньяна, Ретиф обошел его и сам приблизился к спуску.

— Вы, вероятно, будете несколько расстроены, господин Инарп, — сказал он, — но у господина Маньяна сейчас нет времени обследовать заброшенные шахты.

— Кто же возглавит спуск — я или ты, землянин? — ядовито спросил лумбаганец. — Вспомни, ведь никто иной, как я, не так давно спас всем вам жизни.

— Между нами, — внешне не реагируя на издевку, продолжал Ретиф, — для чего вы нас туда заманиваете?

Маньян стоял рядом и тяжело ловил широко раскрытым ртом спертый подвальный воздух.

— Заманиваю?.. Мм… С чего вы взяли?! — При этих словах лумбаганец попытался незаметно отойти в тень, но был резко остановлен Ретифом.

— Эй! Отпустите мою шею! — крикнул тот. — Я ведь уже сказал вам!

— Ну—ну, спокойнее. Как—то так совершенно случайно я узнал, что Весенние Обряды начинаются лишь через пару дней, а не сегодня. Кто—то не пожалел сил на изобретение всей этой комедии с разъяренной толпой. Но зачем, Инарп?

— Тебе не понять, Ретиф, — отозвался тот, все еще пытаясь оторвать от своей шеи стальную руку землянина. — Я слышал, вы не имеете представления ни о том, что такое убийство, совершаемое толпой, ни о доброй семейной поножовщине…

— Отчего же? — Ретиф еще сильнее сдавил рукой узкий воротничок проводника. — Ну, рассказывайте, рассказывайте, Инарп.

— Ретиф? — вмешался Маньян. — Уверены ли вы? В конце концов, если кому—то и хотелось видеть нас окровавленными, то это легко можно было устроить на площади…

— Нет, — вдруг возразил лумбаганец, — мне было ведено доставить вас сюда в целости и сохранности.

— Значит, ты сам во всем и признался! — рявкнул полковник.

— Рука твоего друга, сжимающая мне шею, не оставляет иного выбора, — вздохнул Инарп.

— Так что вам было приказано? Что?

— Те, кто нанял меня, — захрипел Инарп, — просили доставить им землянина или землян в хорошем состоянии, это все, что я могу сказать вам. Я всего лишь посредник.

— Замолчите! — прервал его Ретиф. Он предупредительно поднял руку. Из глубины колодца, куда вела узкая лестница, раздался еле слышный звук — как будто кто—то украдкой поднимался к ним. — Придется отложить наш разговор до лучших времен, Инарп, — сказал он тихо. — А теперь выводите нас отсюда. И на этот раз постарайтесь не заблудиться.

— Хорошо, я постараюсь.

Он повел землян обратно по коридору, по которому каких—то полчаса назад они спасались от ярости озверелой толпы. Затем все повернули в один из боковых проходов, — а попросту в очень узкий туннель с осклизлыми неровными стенами, прорубленный в громаде здания, — и через пять минут остановились перед первой ступенью узкой каменной лестницы, ведущей наверх.

— Вот, кажется, и военная лавка вашего посольства, — сказал, хмуро улыбаясь, лумбаганец. — Только не думайте, что это я вскрыл брешь в вашей системе безопасности. По меньшей мере пара десятков здешних семеек живут роскошно благодаря этой лестнице. На икорке и паштете. И знаете, они вовсе не желают возвращаться к нашим истолченным в порошок гнилым орехам и обезвоженным псевдофруктам.

— Так они воруют из посольских магазинов?! — вскричал полковник.

— Не нервничайте, — посоветовал ему Инарп. — Это обходится вам неизмеримо дешевле, чем если бы мы обратились к вам за статусом зоны бедствия и «гуманитарной помощью». Но мы считаем: если та или иная форма жизни в состоянии прожить сама — пусть живет, пусть идет своим собственным путем. Хорошо бы вам это уяснить.

— А что вы нам прикажете делать с вашими нищими? — сказал Уорбатон. — Никакими коврижками у них не изменить мнения о режиме правления, с которым они знакомы только со слов полицейских в участке. Конечно, было бы проще всех этих нищих изъять… из жизни. Но почему—то эта акция доброй воли вызывает роптание на страницах наших желтых газетенок…