— Как сажа бела… А у тебя чего?

— Через неделю уезжаю.

— Все-таки решилось?

— Ага. Так чего пригорюнился-то? — Наум последние три дня был занят организацией собственной поездки в Турцию, для чего пришлось встречаться и общаться с добрыми двумя десятками людей, так что в отделе появлялся лишь набегами.

— «Странники» не вышли на связь.

— Да ну! — Заместитель отодвинул стул и сел рядом. — Сколько сеансов пропустили?

— Один плановый и четыре резервных. Радисты говорят — на частотах глухо. Последний сеанс был двадцать шестого ночью. Передали солидный такой кусок…

— Думаешь, взяли их?

— И это самый лучший вариант… — Судоплатов резко мотнул головой. — Черт, что несу-то?! Какой лучший?!

— Паша, не бесись, — Эйтингон успокаивающе положил ладонь на плечо товарища. — Что, считаешь, из-за такого срыва им верить перестанут?

Вместо ответа Павел кивнул.

— А вот это вряд ли! Они уже столько наворотили, что… — он на секунду задумался, — уже не вычеркнешь! Ты не в курсе случайно, нет ли в тех краях каких-нибудь групп? Наших, армейских, подпольщиков, в конце-то концов? Пусть поищут. — Эйтингон постучал пальцем по столу. — Кстати, Паша, ты не думал, что у них могла просто рация сломаться или батареи накрылись?

— Сломаться могла, а про батареи… Помнишь, что Зайцев рассказывал? Какое у них специальное устройство?

— Это которое цепляется к автомобильному аккумулятору и от него практически любую рацию можно запитать?

— Да.

— Ну, значит, трансформатор этот сломался… Ты с летунами договорился?

— Да. Готовы.

— Значит, сиди и жди! А теперь мне с тобой о другом поговорить надо…

Москва, улица Дзержинского, дом 2.

1 сентября 1941 года. 19:43.

— Товарищ нарком, разрешите? — Берия, внимательно изучавший какие-то бумаги, закрыл папку и махнул рукой, разрешая войти.

Комиссар госбезопасности второго ранга Круглов [201] посторонился, пропуская коренастого человека средних лет, одетого в вытертую практически добела полевую гимнастерку без знаков различия. Внешность прибывшего выдавала коренного уроженца Кавказа. Густая щетина, темные круги под глубоко запавшими глазами — человек этот, похоже, очень давно нормально не спал.

— Проходите, товарищ, присаживайтесь! — радушно предложил хозяин кабинета заметно робеющему гостю, указав рукой на стул напротив себя.

— Товарищ нарком, лейтенант Лакрба по вашему приказанию…

— Вы присаживайтесь, товарищ лейтенант, — мягко перебил его Берия. — Я так понимаю, вы с дороги? Сейчас принесут поесть и чаю. Или, может быть, вы от вина не откажетесь?

— Нет, товарищ нарком, боюсь усну.

— Ну нет так нет. Вы, кстати, из каких Лакрба [202] будете?

— Из Агухары я, — спокойно ответил гость.

— Гудаутский, стало быть? Бывал я там, знаете. Ладно, о родине и потом поговорить можно будет. Сейчас о деле. — Берия поправил пенсне. — Расскажите нам, пожалуйста, о тех людях, с которыми вы столкнулись в конце июля.

— Что вас конкретно интересует, товарищ нарком? Рассказать-то я много чего могу. С чего начать?

— Давайте для начала ваши личные впечатления. Для разгона, так сказать. Тем более что доклад товарища Зайцева мы уже читали. Вас же товарищ Цанава не просто так в состав группы пропихнул, верно? — Несмотря на мягкий тон генерального комиссара, гость непроизвольно поежился.

— Товарищ нарком, с кого лучше начать?

— С кого хотите. Кто лично вам показался самым запоминающимся?

— Если по-простому, то Окунев. Тот, который песни пел.

— Песни? — совершенно натурально удивился генеральный комиссар.

— Ну да! Они как-то концерт устроили, вроде художественной самодеятельности. Да и просто так он пел. Для своих, но я не один раз слышал… — Лакрба замолчал, и у Берии с Кругловым возникло ощущение, что он отчего-то сам себя оборвал на полуслове.

— А этот Окунев, он кто?

— Старший лейтенант госбезопасности. У них в группе он вроде разведчика и боевика, но точно, чем занимается, не скажу.