— Ну что там, в местном правлении? — спросил я, когда мы уселись на завалинке у крыльца, прямо под вывеской «Загатьинская средняя школа».

— Все довольно неплохо: немцы здесь крайний раз были больше двух недель назад.

— Вот как? Что же, им и продналог не нужен? — удивился я.

— А это уже Акункин подсуетился — местные сами продукты возят. Раз в неделю грузят две подводы…

— И куда везут?

— К шоссе, до Чечевичей. Говорят, километров тридцать в один конец выходит.

— Понятно. А немецкий он откуда знает?

— Учительствовал.

— Здесь? — я показал на вывеску.

— Нет. Городской. Из Минска.

— Ты и это вызнал?

— Спрашиваешь! Чай, не первый день допросами занимаюсь… — усмехнулся Тотен. — Натаскался уже.

— Домой вернемся — в ЭйчАр [98] переходи, претендентов будешь колоть.

— Лишь бы вернуться, Тошка! Лишь бы вернуться! А там я даже на ресепшене сидеть готов! — отшутился Демин.

— Ты за стойкой в немецкой форме сидеть будешь, или в энкавэдэшной?

— Да хоть голым! — Чувствовалось, что Лешу неслабо «плющит» от одной только мысли, что мы можем и не попасть обратно домой, хотя если вспомнить, что из всей нашей шатии-братии он, пожалуй, самым домоседом был, то ничего удивительного.

— Вернемся, брат! Куда мы денемся! — Надеясь, что голос прозвучал не слишком фальшиво, бодро сказал я в ответ. — Лучше давай про «бугра» местного опять!

— Да мутный он, аж жуть! У меня, признаться, сложилось ощущение, что он того… — и Тотен сделал многозначительную паузу.

— Да говори прямо, а то нам, контуженым, мозги напрягать вредно!

— Ну как тебе сказать… — снова замялся друг. — Короче — он немцам не просто так служить пошел!

— Казачок засланный, что ли?

— Как раз наоборот. Сложилось у меня ощущение, что он нам где-то даже рад.

— «Нам» — это кому?

— Ну, что солдаты немецкие в деревне объявились. Намекнул тоненько, что давно уже предлагал гарнизон в деревеньке разместить.

— Ого! Колхозников, что ли, своих боится?

— Здесь совхоз, а не колхоз! — поправил меня педантичный Алик.

— Один фиг! — отмахнулся я. — Лучше про гарнизон продолжай.

— Не скажи, форма собственности разная, — продолжал настаивать собеседник. — Мне хмырь этот документик интересный показал.

— Что там?

— Инструкция, в которой рекомендовано преобразовать совхоз в сельскохозяйственную коммуну, в которой, кстати, запрещается раздавать совхозное имущество населению.

— О как! — удивился я, но уже через секунду вспомнил кое-какие события месячной давности. — У Акимыча что-то похожее творилось. Не хотят жратву по отдельности собирать, верно?

— Вот, я прихватил, — и он достал из кармана кителя сложенный лист бумаги, — сейчас прочитаю: — Первое: «Во всех колхозах необходимо строго соблюдать трудовую дисциплину, ранее учрежденные общими собраниями правила внутреннего распорядка и нормы выработки. Все без исключения члены сельхозартели должны беспрекословно выполнять приказания председателей и бригадиров, направленные на пользу работы в колхозах». Как тебе?

— Ну, это мы уже обсудили. Дальше давай!

— Не вопрос! Пункт второй: «На работу выходить всем безоговорочно, в том числе служащим, единоличникам и беженцам, работать добросовестно».

Третье: «Бригадирам и счетоводам строго ежедневно учитывать работу каждого в отдельности лица и записывать выработанные трудодни».

Дальше: «Подготовку почвы к осеннему севу и проведение осеннего сева производить строго коллективно».

— Хороший заход, — вставил я, пока он переводил дыхание, — все крики про единоличников можно в унитаз спустить.

— Чьи крики? — не понял Тотен.

— Да «по ящику» иногда можно было услышать… Ты продолжай, раз уж начал.

— Как скажешь. Вот особенно приятен пункт за номером пять: «Распределение всего собранного урожая сорок первого года производить только по выработанным трудодням, о чем будет дано отдельное распоряжение».

Ну и на закуску — пункт шестой: «Строго соблюдать неприкосновенность от посягательства к расхищению государственного колхозного и личного имущества частных лиц!»