Шрифт:
– Вот! А ты говоришь!
– и потеплевшим голосом.
– Я понимаю тебя... но ты солдат, Егор... и дай бог, чтоб это была последняя потеря! Но надеяться на это не стоит... Знаешь, сколько у меня было таких потерь? Только я командир и не могу раскисать, потому что, на мне ответственность за тех, кто жив!
– молчит, смотрит на дорогу и молчит, думая о своем.
– Говорят... потом привыкаешь, становишься равнодушней?
– Нет! Каждый раз как в первый... Каждого помню...
– лицо командира меняется и из уголка глаза бежит слеза.
– Нельзя привыкнуть к смерти... своих ребят! Может, это про врагов сказано? Тут заморачиваться не надо... Сделал работу и пошел себе дальше...
Сморгнув слезу, какое-то время молчит:
– Ты как? Не пристрелишь кого-нибудь?
– с надеждой смотрит на меня.
– Все нормально, командир, не подведу... Переболел, смирился, теперь не кинусь... Но и жалости во мне не осталось... Я не подведу!
– и, помолчав, добавляю.
– На мне ведь ответственность за ребят, что живы...
Рогожин улыбается:
– А как парни тебя ждут! Барана у местных выменяли, шашлык маринуют... Помнишь коньяк, который вы с Тунгусом сперли у начштаба?
– Помню!
– непроизвольно губы расползаются в улыбке.
– Мы тогда решили вам свою крутость показать! Ну, Тунгус и предложил...
– Тунгус? А я думал твоя идея!
– Нет, Тунгуса! Очень он хотел вас удивить, вы же для него как бог были...
Оплетка на руле жалобно заскрипела, когда командир стиснул побелевшими, от напряжения, руками руль.
– Я знаю...
– и, помолчав, вдруг грустно улыбнулся, - она у меня до сих пор лежит. На дембель вам подарить хотел... Теперь помянем Ваньку и Антона...
Тихий, весенний вечер: горит костер, тлеют угли в мангале, разносится дразнящий аромат томящегося над углями мяса... Ребята: сидят вокруг костра, старший прапорщик Иванов: колдует возле мангала. Рогожин разлил по стаканам бутылку коньяка. Вышло совсем по чуть-чуть, что такое пол литра на десять человек... Встал и, прокашлявшись, начал:
– Все знают происхождение этой бутылки?
– парни грустно улыбаются, конечно, эту историю знают все. Ведь нашу добычу рубали всем коллективом! Командир качает головой: - Эх, не так она должна была быть распита...
– и, поперхнувшись, севшим голосом продолжил, - Егор, Саня может вы, скажете?
– А можно я спою?
– неожиданно предложил Саня.
– Песня тут родилась...
– Я не против, песня это хорошо...
Сашке подали гитару, проведя пальцем по струнам, он начал:
– Простите если не слишком складно - уж как смог...
У могильной плиты, на потертой скамье,
Грустный парень сидит и вздыхает.
Он почти что седой, хоть и сам молодой
Слезы скорби с лица вытирает.
Что ты плачешь пацан молодой,
Или кто-то близкий, родной под могильной землей?
Мать любимая или отец,
Дорогая сестра или брат сорванец?
Да! Ответил боец молодой,
Близкий, родной человек под холодной землей.
Я его никогда не любил,
Он и в детстве всегда меня бил,
Но пришлося нам вместе служить,
На не нужной войне рядом быть.
Он и здесь меня задирал,
А потом между мною и смертью он встал.
В этот проклятый день, в бой мы рядом пошли,
Автоматы в руках, тяжкий груз на душе.
Грохот взрывов и посвисты пуль,
Это наша судьба и с нее не свернуть.
Грохот взрывов и посвисты пуль,
Это наша судьба и с нее не свернуть.
Сквозь прицел меня враг отыскал,
И свинцовую смерть в грудь мне послал.
Он увидел ее и собой заслонил,
Жертву крови за жизнь заплатил.
Он увидел ее и собой заслонил,
Жертву крови за жизнь заплатил.
У меня на руках умирал,
Лишь одно я ему повторял:
Я тебя никогда не любил.
Помнишь в детстве всегда меня бил?
Но пришлося нам вместе служить,
На не нужной войне рядом быть.
Ты и здесь меня задирал,
А теперь между мною и смертью ты встал.
Ты и здесь меня задирал,
А теперь между мною и смертью ты встал.
Голос становится тише и с последним аккордом замолкает. Проведя последний раз по струнам, Саня упирается лбом в гитару и молчит. А может тихонько плачет? Не знаю... Я вытер набежавшие слезы и посмотрел по сторонам... Кому соринка в глаз попала, кто что-то рассматривает на земле, низко опустив голову...