Привалившись спиной к дверному косяку, стоял следователь по особо важным делам из районной прокуратуры и пытался допрашивать впавшую в истерику свидетельницу.

Обычные опера давно уехали, это был не их случай.

Во дворе среди многочисленных зевак топтались несколько журналистов и съемочная группа одного из новостных каналов. Телевизионщики, нервно покуривая, ждали выхода кого-нибудь из официальных представителей правоохранительных органов, чтобы хоть что-то узнать. Официальных заявлений по поводу громкого заказного убийства литовского дипломата пока не было.

Отец Андрей включил телевизор. Смотрел он в основном новости и иногда старые классические советские фильмы, напоминавшие ему детство, маму и даже бабушку.

Телевизор стоял у них на кухне. Так потребовала Вероника, не желавшая видеть его в доме. На тему телевизора у отца Андрея с женой часто шли, как он сам выражался, бурные теледебаты.

Вероника требовала телевизор убрать совсем, а отец Андрей считал, что в его наличии нет особого вреда, о котором постоянно толковала ему жена.

Шли криминальные новости. Отец Андрей хотел было переключить их, как вдруг его что-то зацепило.

– Сегодня ночью в Москве был убит литовский дипломат, - промелькнули фотографии дипломата, что-то сказали о его деятельности.

Отец Андрей бросился в комнату матери. Среди старых бумаг, множества поздравительных открыток с Новым годом, Восьмым марта лежали две пожелтевшие фотографии: счастливая Люба стоит под руку с неизвестным мужчиной. Мужчина красив и статен, светлое лицо, широкий лоб и еще что-то неуловимо знакомое в образе, что промелькнуло ныне в новостях. На обороте аккуратная надпись, сделанная рукой матери: «Кисловодск, я и Р.».

Отец Андрей нашел эти фотографии совсем недавно, перебирая старые вещи матери. Он много лет не прикасался ни к чему в ее комнате.

Маленькая мамина комната постепенно превращалась в затхлый чулан, пахнущий застоялым воздухом, пылью и старыми вещами. Лишь иногда отец Андрей заходил туда стереть пыль с мебели и собрать паутину из углов. Он боялся трогать ее вещи, как люди боятся рыться в чужих вещах, читать чужие письма - ему казалось, что вещи должны хранить память от прикосновения ее рук. Хотя в глубине души считал, что такая память о покойной матери где-то сродни фетишизму. И вот однажды он решился.

Как-то душной летней ночыо, когда в доме уже все спали, отец Андрей, мучимый бессонницей, вошел в комнату матери, открыв ее своим ключом. В комнату никто из домашних никогда не входил - ни жена, ни дети. В ту ночь он очень долго разбирал разные бумаги, старые фотоальбомы, которые тоже хранились там, письма. Он хотел знать, чем жила его мать, что думала, во что верила. Еще он хотел знать, кто же его отец, кого любила мать и кто дал ему жизнь. Этот простой и достаточно естественный вопрос мучил его уже несколько лет. Он часто задумывался, жив ли его отец и кто он, удивлялся, что его жену Веронику это совершенно не интересовало, а ведь они находились в схожих ситуациях, она тоже никогда не знала отца.

Отец Андрей держал в руке пожелтевшую фотокарточку, рука его мелко дрожала: «Литовский дипломат Рихард Геппеус, значит, это он. Убитый при невыясненных обстоятельствах сегодня в Москве».

Первое желание было срочно поехать в Москву и все разузнать о нем.

Отец Андрей посидел еще некоторое время в тишине, собираясь с мыслями и пытаясь понять, что же все-таки произошло в его жизни.

«Пусть это останется маминой тайной, - подумал он, вкладывая фотографию в стопку открыток, - ведь мама даже на смертном одре не поведала, кто мой отец. Значит, не сочла это нужным, значит, вообще не считала этого человека отцом своего ребенка».

– Пусть останется тайной, - повторил вслух отец Андрей, поднялся и запер комнату на ключ.

Вскоре после ухода Насиры в домике у Алены появилась новая соседка.

Поздно вечером, когда Алена уже собиралась спать, дверь отворилась, и в комнату вошла девушка с перепуганным лицом и каким-то забитым взглядом. Она робко присела на краешек Насириной кровати и стала озираться по сторонам.

– Как тебя зовут?
– спросила Алена.

Девушка молчала.

– Ты не хочешь отвечать?
– как можно мягче спросила Алена.

– Зарема, - после некоторой паузы произнесла девушка.

Она была недурна собой: несколько полноватая, черные, как маслины, глаза, круглое лицо, пухлые чувственные губы. Весь ее облик носил отпечаток глубокого, недавно пережитого страдания. А ее забитость и явный страх говорили о том, что пожаловала она сюда явно не по своей воле.

– Как ты попала сюда?
– спросила Алена.

Девушка вместо ответа разрыдалась, она плакала долго, пока Алена не подошла к ней и не погладила по голове. Зарема явно не ожидала ничего подобного.