Вдруг из облаков огненный луч упал на скалу, находившуюся под Инго, навстречу молнии из скалы сверкнуло голубоватое пламя, грянул гром, вершина скалы раскололась и, подскакивая на камнях, устремилась с высоты в долину; она мчалась лесом, сокрушала деревья и камни и наконец рухнула в реку, так что пена брызнула до облаков. За ударом и грохотом воцарилось безмолвие – но вдали уже раздался звук человеческих голосов. И тогда в диком восторге Инго вскричал:

– Я слышу голоса дружек, зовущих на свадьбу! Благослови подвиг наш, великий властелин! – и размахивая оружием, среди громовых туч и ночного мрака, Инго кинулся в долину.

Луна скрылась за горами; ночь тьмой одела леса; с шумом проносились великаны, бурь вокруг домов княжеского двора, ледяным дождем обдавали кровли, срывали доски, с ревом стучались в запертые двери. Кто из мужчин не спал, тот робко прятал голову в подушки; даже собаки визжали в своих конурах. В покое Ирмгарды дрожало пламя лампы под сильным сквозняком, пронизавшим стены и двери. Ирмгарда сидела на своем ложе, а перед ней стояла на коленях Фрида, обхватив руками, стан подруги и тоскливо вслушиваясь в завывание духов ночи.

– Дева ветра проносится над двором, преследуемая великанами, – скорбела Ирмгарда. – Кто осмелится бросить нож в круговорот вихря, тот поранит – так говорят – бегущую женщину. И мне отец угрожал ножом, когда на коленях умоляла я освободить меня завтра от обетов злому человеку. Но прежде чем скажу ненавистному священные слова, я умчусь, подобно невесте великана.

– Не говори таких ужасов, – умоляла Фрида, – чтобы верховные не услышали и не напомнили тебе речей твоих.

И подняв головы, они снова стали вслушиваться.

– Он пришел во двор, но недолго длилось блаженство, ниспосланное мне богами, – опять начала Ирмгарда. – Ни о чем не заботилась я, когда ночной певец сладко пел мне, и темные ягоды висели на плодовых деревьях; он беседовал со мной, и казалось мне, будто я гордо рею над землей в одежде из перьев, а теперь, одинокая, гляжу я в мрак ночной. Ненавижу я себя, – вскрикнула она, – что скорблю о собственном горе! Инго, возлюбленный! Горька скорбь моя, но еще лютее тревога моя о твоей участи, о тебе, что умчался в ночном ветре; никто не принесет мне весточки; не знаю, помнишь ли ты меня или уже забыл, жив ли ты еще на чужбине, скорбный, подобно мне, и не пора ли нести пурпуровую ткань на твою могилу!

И вскочив, она запричитала:

– На сердце храню я твою тайну и, связанная с твоей жизнью, я должна жить, доколе не узнаю, где покоится голова моего короля! Посмотри, близится ли утро, пред которым я трепещу? – обратилась она к своей подруге.

Фрида подошла к окну и приподняла угол завесы; с воем ворвался ветер, хлестнул в покой потоком небесной воды и холодным порывом коснулся щек женщин.

– Не вижу я серого отблеска на небе, ничего не слышу, кроме стона ветра, – ответила Фрида и закрыла окно ставнем и завесой.

– Благодарю, – сказала Ирмгарда, – значит, еще можно повеселиться. Но наутро соберутся поезжане; в нарядных одеждах приблизятся они, станут в круг, введут в него женщину, подскажут ей речи и станут глумиться над ней, спрашивая, согласна ли она. Нет! – закричала Ирмгарда. – И вижу я испуганные лица, а один побагровел от гнева. Он хватается за нож… Рази!

И закрыв лицо руками, Ирмгарда скорбела:

– Бедный отец! Грустно будет тебе лишиться дочери. Но умчусь я потаенным трактом, пустынными полями понесусь, через потоки ледяные побреду; холоден мрак и безмолвен путь, ведущий в обитель богини смерти, окрест меня беззвучно носиться будут мрачные тени.

Ворота дома шевельнулись и быстро отворились; в них проскользнула одна тень, за ней другая, целая толпа – крепкие фигуры, черные головы и черные одежды. Ужас обуял женщин при виде ночных страшилищ. Из крута молчаливых, скользящих призраков выступил один. Всего лишь звук – не то вопль, не то стон – испустили уста Ирмгарды; черный капюшон опустился на ее голову, ее подхватили с исполинской силой и вынесли в бурную ночь. Один из ночных гостей набросил покров на голову Фриды и хотел было поднять ее, но отчаянно защищаясь и дрожа от страха, она закричала:

– Я согласна добровольно идти среди ночных призраков! Однако я вижу под медвежьим капюшоном знакомую прядь золотистых волос.

Через мгновение покой опустел, дверь заперли снаружи, и сквозь большое отверстие, проломанное в дворовой ограде, полуночники устремились вдаль – только фыркали под ветром горячие кони. И снова духи бурь издавали пронзительные крики мщения и обдавали ледяной водой кровли дома, из которого умчалась хозяйская дочь.

На закате следующего дня буря стихла, и солнце теперь окрашивало золотистым вечерним светом дубы на Идисбахе. Вдруг из темного леса, возвышавшегося за деревянным обводом, к валу укрепления устремился отряд всадников. Богатырь, стороживший на башне, поспешил к воротам и, воздев руки, громко приветствовал прибывших. Кони влетели во двор, с них сняли двух женщин с покрытыми головами. Инго развязал капюшон одной из них, и бледное лицо Ирмгарды озарило солнце. Вандалы бросились перед ней на колени, тянули к ней руки и громко приветствовали. Но Бертар, почтительно подойдя к неподвижно стоявшей женщине, взял ее за руку и обратился к витязям: