Ночь была безлунная, с густым туманом. Деревья-пращуры при свете одинокого фонаря на мраморной скамье казались призраками, священные камни влажно поблескивали. Они напоминали Гвинофар о настоящих Копьях, горящих на утреннем солнце, и наполняли ее сердце тоской по родине.

В последние дни она все больше времени проводила здесь. Во дворце ей негде было скрыться от Костаса, кроме своих покоев, но не сидеть же из-за него в заточении. Раньше она искала бы общества мужа, который всегда был ей предан, теперь все изменилось. Трудно забыть, как поступил с нею Дантен, и еще труднее простить.

Она оросила Камни своей кровью, уронив на каждый по капле. Делая это, она молила богов Гнева вернуть ее душе хотя бы подобие мира. Они боги войны и не часто склоняют слух к таким просьбам, но больше ей просить некого. Родные живут далеко и почти забыты ею в долгой разлуке, а тот единственный, в ком она находила утешение здесь, отнял у себя жизнь и покинул ее.

Позади послышался шорох, и она обернулась с бьющимся сердцем, боясь и ожидая увидеть Костаса или мужа. Но нет, это был кто-то другой… хотя в пляске теней она чуть не спутала его с королем.

Рюрик, ее первенец.

– Надеюсь, я не помешал твоим молитвам, матушка?

– Ты ни в чем не можешь мне помешать. – Она протянула сыну руку, которую тот весьма неуклюже поцеловал. – Но мне казалось, что ты не очень-то любишь ходить сюда.

В темноте Рюрик со своим нависшим лбом, узкими черными глазами и ястребиным носом был вылитый отец. Он пока еще не погрузнел, как Дантен, но отличается тем же мощным сложением, которое придает королю столь непреклонный вид. Порой трудно поверить, что этот мужчина, в котором нет ничего от нее, вышел из ее чрева, но сыновья Дантена все такие. Все, кроме Андована.

При мысли о нем к ее глазам подступили слезы, и она, поправив волосы, незаметно вытерла их. Даже сыну она не хотела показывать свою слабость.

– Не очень, – признал Рюрик, – но другим это место нравится еще меньше, поэтому кое-какая польза от него есть.

– Слуги здесь не бывают, потому что я запрещаю, а твой отец – потому что не хочет сам.

– А Костас, насколько я слышал, попросту трусит.

Гвинофар, проглотив то, что первым просилось ей на язык, ответила:

– Во всяком случае, он тут не появлялся ни разу.

– Вот и ладно.

Рюрик казался весьма внушительным в длинном, до колен, бархатном кафтане с двуглавым золотым ястребом Аурелиев на груди. Одеяние слишком теплое для лета, но Рюрика это никогда не останавливало. Он любит рядиться пышно, чтобы подданные испытывали страх и восхищение при виде него. В этом он отличается от Дантена – тому важен только страх.

Он обвел взглядом темный двор, словно проверяя, не прячется ли там кто-нибудь. В самом ли деле он так боится чужих ушей или медлит сообщить ей какую-то неприятную весть? Ни то, ни другое не обещало добра, и Гвинофар молча ждала, опасаясь худшего.

В конце концов он с тяжким вздохом поставил ногу на мраморную скамейку.

– Боюсь, если я открою тебе мои мысли, ты сочтешь, что я спятил.

– Полно тебе, сынок, – с материнской улыбкой возразила она.

– Или что я вознамерился занять трон преждевременно. И ради этого ищу неладное в доме Аурелиев.

Гвинофар по-прежнему сохраняла на лице материнскую улыбку.

– Для этого я слишком хорошо тебя знаю, Рюрик. – Очень возможно, что он хочет сесть на престол и даже лелеет мечты сделать это до срока – какой честолюбивый наследник не мечтал бы о том же? – но ему недостает хитрости, и вряд ли он станет плести заговор против отца хотя бы из боязни, что его на этом поймают.

Сев на другой конец скамейки, она взяла его руку в свои. Большая рука, тяжелая и жесткая, как у Дантена, – но от теплого пожатия, которым ответил ей сын, у королевы заныло сердце. Было время, когда и муж прикасался к ней столь же нежно. Не сравнить с тем последним разом, когда он вторгся в ее спальню.

– Все слова, здесь сказанные, священны, – напомнила она Рюрику. – Я не стану тебя судить и ничего никому не скажу без твоего позволения. Обещаю тебе это перед очами богов, которые взирают на нас.

Он кивнул и крепко сжал ее руку. Рюрик – отнюдь не самый красноречивый из ее сыновей. Чувствуя, как трудно ему подобрать слова, она не торопила его и терпеливо ждала, пока он будет готов.

– У нас происходят перемены, – начал он. – Точно сам воздух во дворце стал каким-то… нездоровым. Отец тоже меняется, и не в лучшую сторону. Былые радости больше не приносят ему удовольствия, политика лишь разжигает его вкус к насилию. Он ведет себя все более жестко и вспыльчиво, что с сыновьями, что с министрами. Каждый день он запирается со своим проклятым магистром, а весь двор между тем шепчется, что король обезумел, и гадает, куда это заведет королевство. Ты сама знаешь, матушка, как опасны такие слухи для любого правителя, а ему как будто и дела нет. На отца это совсем не похоже.