Шрифт:
А потом появился Антон, и отдельные просьбы что-то написать превратились в настоятельное требование не зарывать свой талант в могилу. Антон мне внушал, что я могу, и при нем я начала писать своей первый (до сих пор неоконченный) роман. В этом требовании крепла и моя уверенность, что стать писателем – для меня реально.
Собственно, своей мощной уверенностью в самом себе, своей профессией, свободой, своим легким отношением к действительности, всей своей жизнью Антон показывал мне, что жить так, как хочется, – не просто реальность, а единственно правильный путь. Спорить с ним было бесполезно – все мои аргументы и опаски разбивались о его «я могу, значит и ты сможешь». «Я могу, ты можешь, все могут, – часто повторял он. – Могут, но не хотят, не верят в себя или боятся».
Или им это просто не нужно, парирую я мысленно. Не все такие умные, как мы с тобой. Как ты, Антоша. Если рассуждать здраво, то далеко не все хотят быть Юрием Гагариным или Жаком-Ивом Кусто. Очень, очень много и тех, кого устраивает их положение. Стабильность, распорядок дня (подъем, на работу, домой, ужин, пиво у телевизора, сон) и предсказуемость жизни (садик, школа, институт, женитьба, дети – и потом все по кругу: садик детей, их школа, их институт, их женитьба и их дети…) – это вовсе не так уж и плохо, как мы можем с тобой думать, Антош. Не гнаться за журавлем в небе и не хватать звезд – это тоже выбор. Если бы все хотели стать океанологами или исследователями космоса, это привело бы к плачевным последствиям, начиная с того, что банально увеличило бы конкуренцию в этих профессиях и нарушило бы существующий баланс. Поэтому девяносто процентов людей и отказываются от своих мечтаний – в пользу более приземленных, реальных и повседневных целей. «Ты обманываешь в первую очередь сама себя, – сказал как-то Антон, когда я высказала ему похожие рассуждения. – Путаешь повседневные цели с собственной реализацией. В конечном счете, самореализация в той сфере, в которой у тебя есть способности, – это исполнение своего предназначения в жизни…»
Да, Антош, тебе легко говорить, умный ты у меня. Умный и храбрый. Не то что я.
Мой поток мыслей нарушает аромат мяса – официант уже расставляет приборы, устанавливает сковороду прямо перед моим носом и подливает вино.
– Вы грустите.
– Да нет, что вы. В вашем городе невозможно грустить. Думаю.
– Откуда вы?
– Киев.
– Добро пожаловать. Мы любим киевлян.
– Спасибо. Мы вас тоже.
– Хотите, когда съедите этого барашка, подумаем вместе?
Я удивляюсь: какого еще барашка? Я заказывала говядину.
– Просто мы думаем, что нежный барашек будет более созвучен вашему настроению.
По-видимому, мое лицо выражает крайнюю степень изумления, поскольку официант добавляет:
– Это наше фирменное блюдо. И оно не в пример лучше говядины.
Что тут скажешь? Одесса!
– Вот скажи, тебе нравится твоя работа? – спрашиваю я официанта после того, как стейк съеден, третий бокал вина выпит, а гости заведения почти разошлись. Стас (так зовут официанта) долго говорить не может, так как работы у него все еще много, но выкраивает минутки, чтобы поддержать со мной разговор.
– В общем, да.
– Ты хотел бы всю жизнь вот так проработать?
– А почему ты спрашиваешь? – у одесситов привычка отвечать вопросом на вопрос.
– Просто именно об этом я и думаю. О том, что большинство людей отказываются от исполнения своих мечтаний – не становятся теми, кем хотели бы. Ну, знаешь, типа пожарниками, балеринами, исследователями, поэтами – мало ли, у кого какое призвание. Или вообще не знают, кем хотят быть. Работают, но работу свою ненавидят.
– Знаешь, в я детстве хотел быть водителем мусорного грузовика, но сейчас это желание мне кажется бредом. Повзрослел, наверное? – улыбается Стас. – А ресторанное дело я люблю. Не тарелки подносить, конечно, нет. Тарелки – это первая ступень. Мне нравится общаться с людьми, нравится, когда им нравится. А вообще, хочу иметь свой ресторан.
Стас делает лицо, мол, прости, давай позже, и уносится на кухню с очередным подносом немытой посуды. Кроме собственного ресторана, этой распространенной (и социально одобряемой) топ-цели своей карьеры, я услышала от него и другое: подтверждение своим недавним мыслям о том, что не всем нужно высокое и недосягаемое. Что могут нравиться и простые обыденные вещи – общаться с людьми, например, и доставлять им удовольствие. И между делом Стас мне подкинул еще одну мысль: если знать, что именно тебе нравится, и свою карьеру строить вокруг этого, обычная рутинная работа станет нравиться гораздо больше. Далеко не новая и не оригинальная мысль. Но эта банальность ввиду последних размышлений меня вдруг проняла: к примеру, я в своем агентстве могу попробовать себя в роли копирайтера, то есть писателя текстов, а не организатора проектов и групп-лидера. И если Антону это снова покажется откладыванием нашей цели, то для меня это может стать возможностью больше писать.
– У нас говорят: не делай себе беременной головы, – вновь вырос у моего столика Стас.
– Не буду, – из-за принятого решения меня немного отпустило, и я даже пытаюсь улыбнуться.
– Может, еще бокал вина?
– Почему бы и нет?
– Ну, нет так нет! – шутит Стас чисто по-одесски и приносит еще один бокал.
Мне уже пора. Сегодня у меня был насыщенный впечатлениями и размышлениями день, выпитое вино отнимает остатки бодрости, а впереди еще ночной поезд на Киев. Времени ровно столько, чтобы забрать из гостиницы вещи и доехать до вокзала.
– Ты не знаешь, как мне добраться отсюда до гостиницы XXX?
– Это я не знаю? Это ты, похоже, не знаешь! – Стас продолжает шутить.
– Ну так случайно не подскажешь?
– Почему не подскажу? Мы же не ссорились.
Он изводит меня до тех пор, пока я не начинаю хохотать.
– Таки да, ты смеешься, – говорит на прощание Стас. – Я не мог тебя отпустить грустной.
Одесса!..
Вещей у меня мало, так что из отеля выселяюсь быстро, и в запасе у меня остается час до отхода поезда. Уезжать из центра Одессы не хочется. Поэтому вновь брожу по Приморскому, по улочкам возле Литературного музея, кружу возле красавца Оперного театра, памятника Ришелье; вглядываюсь в Морвокзал и, конечно, в море. На море я смотрела бы, наверное, вечно, для чего и присаживаюсь на теплые ступеньки знаменитой Потемкинской лестницы и смотрю, смотрю, смотрю…