К концу практики учительница Надежда Ивановна научилась подавлять в себе приступы отвращения к ученикам, получила, как и за всё остальное, пятёрку. И поняла: педагога из неё не выйдет, она не любит детей. Но вдалбливать с упорством машины правописание суффиксов и приставок, а также толковать образы крестьянских детей из «Бежина луга», как трактовал их учебник, конечно, сможет. Даже теперь, как она думала, умирая, с раздражением вполне здорового, бодрого человека подумала об этих детишках. Через день-другой они уж прибегут в эту школу, затопают, зашлёпают, натаскают с озера грязи и песка, перемажут вымытые ею парты и повешенные ею занавески, выданные в районном отделе образования.

А в городе, в квартире, мать и бабушка беспрерывно говорили только о ней, о Наде.

Бабушка сняла с полки книгу:

– Вот эту я подарила ей ко дню рождения… Надпись: «Будь доброй, будь честной, люби Родину!»

– Ну да, книг полно! – не особенно в тему поддакнула мать.

– Главное – патриотизм! – бабушка сидела в кресле, вытянув усталые ноги, кресло ей казалось узким, а пол – горячим.

Мать кивнула.

– Видишь как! Поеду, и всё! На передний край! Там даже водопровода нет! Я знала, кого воспитаю! Знала!

– Да, мама, а как же. Ты у нас герой! – поддакнула дочка.

Она сидела на краешке дивана. Ей хотелось прилечь, но, боясь Октябрины, этой своей строгой матери, перед которой она так сильно провинилась, уступив когда-то какому-то Ивану, а, может, Петру или Сидору, ожидала конца её речей, которые были бесконечны и в обычные дни, а после отъезда Надечки продолжались уже вторые сутки…

– Это же надо – свободное распределение, а ей – подавай трудности! Не могла иначе!

– Не могла, – кивнула мать.

– Трудности, передний край!

– Что ж она не позвонит? В школе-то есть телефон?

– Есть, конечно, – сказала, было, Октябрина Игнатьевна и тут же сердито завелась: – Какой там телефон! Глушь! Ты что, разве не поняла: глушь!

– Уже всё, поняла…

Какое-то время они молчат, прислушиваясь, а бабушка ещё и глядя прямо на телефонный аппарат. Немного погодя слепая женщина говорит:

– С женихом-то, может, зря поссорилась Надя? – она, наконец, сумела вставить то, о чём думала уже не раз.

Бабушка поглядела поверх очков, которые нынче были безо всякой надобности: описание кофточки из модного журнала давалось с трудом, так как уже второй день в ожидании звонка от внучки, Октябрина Игнатьевна не могла ни на чём сосредоточиться.

– Что ты говоришь! Какие женихи! – воскликнула Октябрина Игнатьевна с нешуточной свирепостью в голосе. – Разве женихи у Надечки на уме! – помолчав, проговорила как-то обиженно: – Да и не такой этот жених важный…

– Важный, – подхватила мать, но не потому, что решила поспорить, а потому, что ещё не успела уйти от прежних оценок.

Совсем недавно Октябрина Игнатьевна всё нахваливала жениха, парня этого из третьего подъезда, с матерью которого познакомилась в очереди за сетками для форточек.

– …какой ещё «важный»! – едва сдерживая ярость, проговорила Надина бабушка. – Другого ей надо! Повыше, постатней… – И добавляет миролюбиво: – Как твой отец был…

– Папа был статный! – подхватывает слепая, улыбаясь, как девочка.

То, что было до её слепоты, она хорошо помнит, и любит, когда именно к этому времени обращает свои воспоминания Октябрина Игнатьевна.

– Жизнь требует, жизнь испытывает, – начинает торжественно бабушка. – Мы прошли через ряд испытаний и выдержим ещё. Надечка должна позвонить. Вот-вот! Хорошо, что нам, наконец, поставили телефон. Если б не поставили, я бы всю телефонную станцию разнесла, до министра бы дошла!

– Да, ты у нас ге-рой! – довольно хихикает слепая.

– Темнеет уже…

– Да. Чувствую, травой запахло. Так пахнет вечером.

Надя Кузнецова лежала на спине. Она ослабела, но у неё ничего не болело, правда иногда она проваливалась в черноту, как бывает, если сильно раскачаешься на качелях: темно станет перед глазами, но тут же и снова свет. Но эта тьма выглядела куда плотней. Она, будто тяжёлая вода, иногда смыкалась над головой, и тогда Надя ощущала себя на дне, и так ей хотелось на поверхность вынырнуть!.. И выныривала, когда вновь думала о бабушке Октябрине.

Особенно её злило сейчас то, что бабушка выступила в качестве сводни. Свела внучку (познакомила) с Володей… Когда он сидел у них за столом (пили чай), бабушка говорила за них. Потом Володя уходил в свой, соседний подъезд. Иногда он звонил, бабушка говорила таинственно: «Он!» Мама тоже делала особенное лицо. Володя покупал билеты в театры. Ходили на спектакли. Бабушка надевала единственное, как она называла, «жемчужное» выходное платье и прикалывала брошку из натуральной бирюзы, которую ей подарил дедушка на день их свадьбы. Даже мама один раз пошла с ними в оперу, там же почти ничего не надо смотреть. Слепой понравилось, но в ночь после спектакля она плакала во сне, и бабушка сказала, что водить её в театр не надо. У бабушки появилась новая задача: выдать внучку замуж. Володя дребезжал голосом, хвалился своей работой инженера. Он хвалил Надю, говорил, что она красивая, что он ещё три года назад, когда они с его матерью переехали в этот дом, заметил Надю, но, если бы не Октябрина Игнатьевна… Очень благодарен Надиной бабушке. Руки у него были потные. Когда он уходил, Надя облегчённо вздыхала. Учёба в училище близилась к финалу. Перед госэкзаменами были консультации с преподавателями.

И вот однажды, сидя в аудитории «петушилища», Надя подумала о том, что вечер у неё впереди никакой. Опять придёт Володя, они будут слушать речи бабушки, а, может быть, пойдут вдвоём в кино или на концерт или в драму… Там Володя будет хватать её за руку, а она оттолкнёт его руку с такой силой, что он испугается. А под конец вечера они ещё раз зайдут к Наде, Володя поговорит немного с бабушкой и уйдёт в другой подъезд. Надя посмотрела в окно «петушилища» и ничего не увидела, кроме обкромсанных жалких тополей да синего троллейбуса, выплывающего с искрами на дуге.

– Как же всё надоело! – зевнула рядом Инесса.

Надя ни с кем из группы не общалась, а тем более, не могла общаться с этой Инессой. Та поступила в училище совсем взрослой женщиной. У неё даже был ребёнок. Она была не из Надиного мира, а из какого-то другого, откуда смотрела зябко-холодными глазами, но при этом очень любила «веселиться». «Ух, вчера мы покутили, повеселились!» – хвасталась она девчонкам. Надя ещё никогда не «кутила», она не водилась с теми, кто «кутил». Её отношения с однокурсницами сводились к тому, что те норовили у неё списывать все лекции подряд. Она, в общем, этому не препятствовала. В ответ, то одна, то другая приглашали Надю, то на каток, то на лыжи, то в кино. Но как-то так получалось каждый раз, что времени у неё не оказывалось: то контрольная, то доклад, то зачёт…

Между прочим, Надя вспомнила вдруг кое-что приятное. Не всё же, умирая, как она считала, вспоминать одни неприятности. В страшный военный дворец они ходили на вечера, и тогда он не казался страшным, скорее, нелепым. Над архитектурой подсмеивались: будто танк, а вот пушка смотрит в небо, точно нацелилась сбить какой-нибудь неожиданный летающий объект. Мальчики-курсанты, стройненькие, аккуратненькие, старательно изображали офицеров, бывалых и удалых. А по сторонам большого зала с лепниной на потолке в виде танков и пушек стояли настоящие офицеры – преподаватели и командиры этого танкоартиллерийского училища и смотрели в оба. И всё было прекрасно: девушки танцевали с юношами. Оркестр играл. У туалетов дежурило по двое: преподавательница училища и офицер; в буфете продавалось безалкогольное. С этих вечеров Надя возвращалась счастливой, не затевая знакомств. Некоторые девочки вступали в переписку, одна даже ездила к воротам училища, возле которого на постаменте стоит настоящий танк, просила часовых передать то-то и то-то курсанту такому-то, но те только посмеялись. Надя Кузнецова была настолько невинна, что не думала о кавалерах, она не осознавала, например, что была коротко влюблена в преподавателя, сухого математика, исчезнувшего вскоре с её девичьего горизонта, так и не догадавшегося, что отличница Кузнецова считала его «лучшим из педагогического состава».

Непонятно, почему она разговорилась с этой Инессой… Это было каким-то наваждением… А, может быть, это был какой-то срыв… Но, вполне может быть, что это была неосознанная месть… Месть бабушке Октябрине… Инесса объявила, что «госы госами, а весна весной». И призналась, что хочет в ресторан. Надя не понимала, как можно хотеть в ресторан, но опять вспомнила, что вечером придёт Володя, схватит за руку, а бабушка после его ухода сообщит, сколько (не так уж много) стоит платье в «Гименее», и вдруг сказала, что и она очень желает посетить ресторан. Инесса лукаво оглядела скромницу Надю, славившуюся не только своим усердием, но и полнейшим пренебрежением к косметике, правда, вряд ли необходимой для её естественно алых губ и розовых щёк. Во время консультации они продолжали шептаться, а потом вместе вышли из педучилища. Инесса говорила, что её наверняка заждались «ребята», что она договорилась с какой-то Элкой, но та вот не пошла. И Надя согласилась быть вместо этой Элки.

Дальше события разворачивались с лёгкостью, с весельем… Оказалось, что они спешат к дому Нади в находящийся по соседству с ним военный дворец.

– А правда, что у них из подвала есть тайный ход к штабу округа? – спросила Надя любознательная, надо же было о чём-то говорить с Инессой, а о чём, она не знала.

– Если хочешь, Васька нам всё покажет, для него всё тайное давно стало явным, – сострила та.

Придя под высокие своды дворца, разрисованного по стенам танкистами в шлемах (гардеробщица посмотрела на девушек с лёгким презрением, что-то проворчав), никакого подземного хода не обнаружили, зато в полуподвале оказался самый настоящий ресторан, неизвестный Наде, как, впрочем, и все остальные рестораны и родного города, и за его пределами. В ресторане было пусто. Лишь за одним столом сидели два офицера. В голову бы не пришло Наде, что им тоже надо сесть именно за этот столик. Она-то решила, что «Васька» – это безусый курсантик, над такими она не раз потешалась, скрываясь в своём дворе, не позволяя провожать себя до подъезда.

– Мальчики, знакомьтесь! – Инесса так назвала этих взрослых людей.

Оба были куда старше Володи, только в прошлом году закончившего институт и не служившего в армии из-за врождённой болезни сердца. Офицеры поднялись навстречу. Один, светленький с некрасивым лицом, в котором таилось что-то забавное, остановил на Наде взгляд, зеленоватый, кошачий, и она, ещё не услышав его имени, поняла, что он и есть Васька. Второй был по-восточному красив. Эти два офицера стали их угощать. Получился просто какой-то пир горой. Шутили военные своеобразно. Вторым, его звали Алик, наверное, младшим по чину, Васька не совсем в шутку командовал:

– Кру-угом! Отставить! Впе-ерёд, и с песнями!

Тот отвечал:

– Есть кругом! Есть отставить! Есть вперёд, и с песнями!

Под эти команды они и вывалились на уже вечернюю улицу, схватили на углу такси и помчались куда-то в другой ресторан, где народу было много, было шумно и весело. И они, четверо, танцевали, выпивали, снова танцевали. Когда этот ресторан закрылся, то они снова схватили машину и снова погнали «кутить» в загородный аэропорт, и там снова в ресторане танцевали, веселились. Но вскоре к ним подошёл сердитый администратор, сказал, что они пьяны, и тогда Алик хотел раскроить ему голову, но Васька скомандовал:

– Отставить!

Алик подчинился:

– Есть.

Снова они ехали, но теперь какими-то улицами, пустырями, широкими пролётами новых районов… Весна так и плыла в Надиной голове. Но потом ей стало тоскливо, захотелось домой, она устала. Непривычное веселье её утомило, но было поздно: захлопнулась ловушка, имеющая вид полу-обитаемой квартиры.

Теперь умирающая Надя воскликнула с такой злобой вслух, да так громко, что, если бы кто-то услышал под окнами Кашкинской школы этот её возглас, то ни за что бы не подумал, что она умирает: – Всё из-за НЕЁ!

Надя удивилась, почему в той квартире не оказалось Инессы; куда-то запропастился Алик. Подняв голову от кухонного стола, за которым сидела, Надя увидела перед собой Ваську в военных брюках, а вот кителя и прочего из одежды, даже майки, на нём почему-то не было. Он ей показался симпатичным, и она незаметно для себя стала стучать кулаком по столу со слезами на глазах, всё больше надрываясь о том, как ей надоело всё, как ей всё надоело! Она говорила своим низким, но срывающимся голосом о том, что с восьмого класса мечтала стать геологом. Побывала в настоящей экспедиции вместе с Верой Субботниковой и её братом Веной, молодым геологом. Он учил её находить образцы, они лазали по горам, жгли костры ночами, а Вена и Марья Николаевна, начальница экспедиции, хорошо пели душевные песни… Но потом ОНА сказала, что Наде нужна другая профессия.

– …и я раздружила из-за НЕЁ с Верой Субботниковой, которая была настоящим другом, и с тех пор нет у меня друзей! А Вера, – всё клокотала отчаянием Надя, – уже стала геологом и вместе с братом Веной поёт песни у костров, живёт в палатках и встречает зарю в полях!

– Кто ОНА? – спросил Васька.

– Как кто? – возмутилась Надя его непониманием.

– Вот ты говоришь, всё она да она… Она, вроде, тебе навязала эту учительскую профессию, а ты хотела в геологи…

– Бабушка! – потрясаясь его тупостью, выкрикнула пьяненькая Надя и залилась таким рёвом, что Васька был вынужден сесть к ней поближе, обнять её, утешать.

И незаметно как-то они очутились на одной обширной кровати. И он продолжал её утешать, нежно уговаривая не противиться обстоятельствам и судьбе. Он говорил, что и у него судьба – хуже не придумаешь. Он стал военным не потому, что мечтал об этой профессии, а потому, что был хулиганом – имел за драки приводы в милицию. И отец ему сказал: «Или в армию или в тюрьму…» Ну, и пошёл он в военное училище, и служит, неплохо служит он: такой молодой, а уж майор… Надя перестала плакать, ей понравилось понимание её души, случившееся впервые. Остальное для неё случилось тоже впервые. Наутро Васька говорил, виновато улыбаясь, что квартира эта, к сожалению, «уплывает», так как его друг, уехавший работать за границу, возвращается обратно. Речь свою он сопроводил детскими стихами:

Надя глупая у нас,

Надя ходит в первый класс…

Надя Кузнецова не сразу осознала, что же произошло с ней. Осознав, пришла в ужас. Васька оказался Василием, у него были жена и двое детей. Наде пришлось впервые врать бабушке. И мать, и бабушка не хотели верить в то, что с Надечкой «ничего такого не произошло» на проходившей в «отдалённом районе вечеринке, откуда даже на такси невозможно было выехать вечером, а потому она осталась ночевать у однокурсницы в одной комнате с ней самой и с её мамой». Именно после этого «страшного случая» (по определению бабушки), Октябрина Игнатьевна и нацелилась «разнести в пух и прах» телефонную станцию. Сделать это не удалось. Телефон им поставили довольно оперативно, так как и раньше они были в самом коротком списке на получение, но хитро обойдёнными до «следующего месяца», растянувшегося на пару лет. Успокоились они с трудом. Надя Кузнецова, вроде бы, справилась с этой своей бедой, не ожидая большей. Только с этого дня она с удивлением и разочарованием думала: чего хорошего находят люди в этом? Почему так много об этом пишут в книгах? Ничего хорошего, ничего такого приятного и радостного, мерзко, гадко… Василия она больше не видела. Инесса передала привет «от нашего общего знакомого», который отбыл служить за кордон вместо своего прибывшего друга. Надя сдала госэкзамены на «отлично». Но потом уже пыталась и эту ночь идеализировать, и даже Васю пресловутого, и себя, «совершившую в ту ночь первую, так сказать, часть своего материнского подвига».