Зеленокожая наклонилась, протягивая перед собой раскрытую ладонь. На первый взгляд — ладонь как ладонь, пальцы как пальцы. Ни тебе когтей-крючьев, ни перепонок жабьих. Единственное, что удивительно, — никаких линий, обычных для любого человека. Кожа белесая, гладкая-гладкая.

От ладони в лицо Годимиру ткнулась волна сухого жара. Гораздо меньше он удивился бы, ощутив могильный холод. Но воздух согревал, обволакивая голову, и… И уносил боль, вгрызавшуюся острым буравом под темя, распиравшую — вот-вот лопнут на сотни осколков — виски.

А потом нелюдь снова улыбнулась, пуганув в очередной раз острыми клыками, и дунула, забавно вытянув почти черные губы трубочкой.

Вроде бы легонько подула, но рыцарь почувствовал себя словно во время бури. Заслезились глаза, взъерошились волосы, в ноздри ворвался вместе с сильным ветром непривычный аромат. Не противный, но чужой для человеческого обоняния.

Годимир затряс головой, стараясь согнать невольную слезу и… вывалился из сна.

Высоко над головой в ясно-синем небе горело желтым пламенем солнце. Оно то скрывалось за ветвями, то выглядывало, слепя выпученные после пережитого кошмара глаза. Пахло свежим сеном и конским потом. Справа под ребра упиралось что-то тупое, но угловатое. Сундук? Куфар?

Грудь вздымалась похлеще кузнечных мехов. Сердце колотилось, то подпрыгивая к горлу, то улетая едва ли не в пятки.

— О! Очнулся!

Знакомый голос. Неужто Олешек?

Точно.

Шпильман заглянул Годимиру в лицо «через голову». Кстати, в Хоробровском королевстве бытовало поверье — если грудному ребенку в лицо смотреть «через голову», то он станет неспокойным, начнет болеть и может, в конце концов, Господу душу отдать.

Шутки шутками, но рыцарь малость испугался. А вдруг и на него плохая примета возымеет действие? После событий последних двух дней он уже привык не удивляться ничему.

— Живой! — продолжал радоваться Олешек.

С чего бы это такое внимание?

— Живой? — густой бас слева сверху. Кажется, пан Тишило герба Конская Голова. Он-то здесь откуда? — Ну, слава тебе Господи. А то я уже хотел свечку ставить в ближайшей церкви. Пришиб парня ни за что, ни про что… такой грех не враз отмолишь. Так ведь?

— Вот еще… — противный надтреснутый голос Жита раздавался с той же стороны, откуда говорил Олешек. — Сам напросился. Вот и получил сполна за наглость свою словинецкую.

— Помолчи, Жит!

— Ну уж нет, пан Тишило. Это рыцарь несчастье, похоже, приносит.

— Если кому и приносит, так самому себе, — резко заметил музыкант. — А тебе-то какое дело?

— Да уж такое…

— Нет, ну какое, а?

— Очень даже большое.

— По большому делу знаешь что…

Годимир понял, что пора и ему слово вставить. А то лежишь тут, как на собственных похоронах, и слушаешь, как тебя то хвалят прилюдно, то поругивают исподтишка.

Легко сказать… То есть подумать легко, а вымолвить слово оказалось ой как трудно! Язык не повиновался, губы не слушались. Вдобавок горло пересохло и попервах вместо вопроса вышел неясный хрип. Но он пересилил себя и справился:

— Где мы? Что со мной… было?

— Э, пан рыцарь, в телеге ты, — озорно воскликнул Олешек. — Спешишь, словно рыцарь Абсалон, на встречу с королевой.

— С какой королевой?

— О! С самой в мире!

— Хватит! Довольно трепаться! — Широкоплечая фигура пана Тишило появилась над краем тележного бортика вместе с шеей и головой темно-гнедого коня. Выглядел полещук смущенным и обрадованным одновременно. — Напугал ты меня, пан Косой Крест. — Он тронул пальцем усы.

— Как напугал? Когда? — непонимающе вскинул брови Годимир.

— Как-как… Да вот так… Почитай, вторые сутки в беспамятстве.

— Как?

— Как-как… «Раскакался» тут… — нахмурился пан Тишило, но явно не со зла, а скорее, чтобы скрыть невольно пробивавшуюся улыбку. — Когда я тебя кулаком промеж глаз засветил… Ну, там, на лугу…

— Я помню.

— Хорошо, что помнишь. Бывали случаи, после моего удара парни, с виду крепкие, дули воробьям крутить начинали.

— Что? Какие дули?

— Это у нас в Полесье присловье такое имеется. Не обращай внимания, пан Косой Крест. Так вот. Как врезал я тебя в лоб, пан, ты откинулся и ноги по травке протянул. Сперва думали мы — все, конец, отвоевался пан Косой Крест. Ан нет, гляжу — сердце бьется и дыхание опять-таки… Попытались тебя в сознание привести…

— Ага! — бесцеремонно вмешался Олешек. — Жит предлагал подкову в костре нагреть и к пятке тебе приложить. Самый что ни на есть проверенный способ, говорит.

— Какой же ты болтун, пан шпильман! — покачал головой Тишило, а старый слуга буркнул что-то невнятное и чмокнул коню, чтобы быстрее бежал.

— Какой есть! — ухмыльнулся Олешек. Похоже, у него с рыцарем из Полесья установились едва ли не приятельские отношения. С чего бы это? Годимир даже немного обиделся. А поэтому потребовал продолжения рассказа: