Играй и пой всем горестям назло.

Когда впились огневка с лихорадкою,

Чирей на заднице и пятки в кровь растер,

Гони хворобу дерзкою повадкою —

Была бы кость, а мясо нарастет.

Когда кругом пинки и зуботычины,

Не попадись досаде на крючок,

А просто улыбнись в лицо обидчикам:

Лоб не стеклянный — выдержит щелчок.

Голос у шпильмана был не слишком сильный, да и высоковатый, хоть он и пытался пускать звук из груди, чтоб пониже выходило. Но стихи понравились всем собравшимся в корчме без исключения. Старший из богоборцев — седой, с изможденным морщинистым лицом — даже поднял вверх палец, произнося назидательно:

— Смирение есть первая заповедь Веры в Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого.

Его товарищи согласно закивали, отчего напомнили Годимиру клюющих зерно кур. Чтоб не прыснуть со смеху, рыцарь сделал вид, будто поправляет усы, а сам прижал ладонь к губам. Но провести Олешека оказалось не просто.

— Вот, пан рыцарь, сколько ты со мной знаешься, а уже нахватался невесть чего. — И добавил, снизив голос до шепота: — Грешно со святых отцов смеяться. Ай-яй-яй, пан рыцарь.

— Ладно тебе! — Годимир не знал, гневаться ему или улыбаться. — Будешь много говорить, враз проверим, какой у тебя лоб. Стеклянный или, может, глиняный.

— Э, нет, пан рыцарь. Будешь драться — убегу. От тебя, видно, и старый оруженосец оттого сбежал? А, пан рыцарь?

— Да карга болотная его знает, отчего он сбежал. Вроде не жаловался ни на что, — совершенно искренне пожал плечами Годимир. — Лучше скажи: берешься учить меня на цистре играть?

— Ну… — уклончиво отвечал музыкант, — Поживем — увидим. Может, тебе медведь ухо оттоптал, а?

— Какой медведь?

— Известно какой. Бурый.

— При чем тут медведь?

— Да так говорят, когда человек двух нот на слух различить не может. Как такого выучишь?

— Да нет, я, вроде, различаю, — растерялся Годимир.

— Ну, коли так, то выучу. Зарабатывать на хлеб уроками музыки ты, конечно, не будешь после этого. Но каштелянскую дочку, какую-нито посмазливее, охмурить сумеешь. Ведь тебе для этого и надо умение? Так, нет?

— Почему? Обижаешь, Олешек. Я на свои стихи хочу песни слагать.

Годимир ляпнул про свои стихи и тут же пожалел. С языкатого парня станется сейчас его на смех поднять. И что ему за то сделаешь? Не мечом же рубить за едкую шутку?

Но шпильман и не подумал насмехаться. Кивнул:

— Хорошо. На свои так на свои. Потом почитаешь. По свободе. Путь у нас долгий будет. Или нет?

— Все в руке Отца Небесного…

— Правильно. А потому воздадим должное дарам его.

Олешек молитвенно сложил руки и закрыл глаза. Рыцарь последовал его примеру. Через несколько томительных мгновений они уже вовсю отдавали должное стряпне семейства Ясей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ И БЕСЕДЫ

Хвала Господу нашему, Отцу Небесному, да пребудет Королевство его как на Небе, так и на земле… с утра распогодилось.

После завтрака, или — как его называли в Зареченских королевствах — снеданка, Годимир с новоприобретенным оруженосцем выбрались на тракт. Рыцарское снаряжение сгрузили на гнедого кургузого мула, а Олешек умостился на хребтине не вполне довольного этим меринка.

Солнце играло в хрустальных капельках на краях листьев, пригревало обширные лужи, заставляя подниматься цветные рушники радуги. Птички, весело щебеча, сушили перышки на кончиках ветвей. В животах приятно колыхались Ясевы колбаски с капустою, без которых и наутро не обошлось.

— Ну что, пан рыцарь, — шпильман, устав, очевидно, тренькать на цистре, подбирая какую-то новую мелодию, повернулся к Годимиру, — стихи читать будешь, а?

— А ты ругаться здорово станешь?

Олешек даже руками замахал:

— Что ты, что ты! Разве ж я не знаю, как поэта легко обидеть? Нет, если у тебя совсем «брала, мазала, гадала» выходит, тогда поругаю. Но не больно.

Он улыбнулся искренне, с обезоруживающей веселостью.

— Ну, когда так…

— Ты погоди, пан рыцарь, не начинай пока, — вдруг встрепенулся музыкант. — У меня к тебе тоже дельце есть. Не откажешь оруженосцу?

— Что за дельце-то?

— Выучи меня на мечах рубиться.

— Ты очумел? Это ж с детства учиться надо! Да каждый день, да от рассвета и до заката! Меня с восьми годков школили, а ты — возьми и научи.