— Не говори таким образом женщине двузрячей [390] ; сделай милость, не отплывай сегодня, этот час черно-белый водорез вился над бригом, испуская пронзительные крики, это худое предзнаменование, не отплывай!

Сказав слова эти, Мели бросилась к ногам Кернока, который слушал ее сперва довольно терпеливо, но наскучив, он оттолкнул ее от себя так сильно, что Мели ударилась головой об пол.

В ту же минуту, Кернок, угадав по непомерному потрясению корабля, что якорь подался на шпиль, устремился с рупором в руке на палубу.

Едва Кернок явился на палубу, как наступило глубокое безмолвие.

Слышен был только резкий звук свистка шкипера Зели, который, склонившись на шхафут брига, приказывал крепить якорь. Маневр означался различными изменениями тонов свистка.

— Поднимать ли плехт? — закричал он секунду, который передал этот вопрос Керноку.

— Подождать, — сказал сей последний, — и послать людей наверх.

Едва раздался особенный сигнал в свисток, повторенный подшкипером, как пятьдесят два матроса и пять штурманских учеников, составлявших экипаж « Копчика», стояли уже на палубе, выстроенные в две линии, с приподнятыми головами, неподвижными взорами и опущенными руками.

Эти молодцы не имели кроткой и простодушной наружности молодого семинариста, о, нет! Но, судя по их угрюмым лицам, по их сморщенным лбам, заметно было, что страсти, — и какие страсти! — обладали ими, и что эти удалые ребята вели жизнь, увы, слишком бурную.

При том же, это был космополитный экипаж, так сказать, живой перечень почти всех народов в мире: французов, русских, англичан, немцев, испанцев, американцев, египтян, голландцев, словом тут были все, даже китаец, которого Кернок завербовал в Манилье. Однако это общество, столь мало соплеменное, благодаря строгой дисциплине, установленной Керноком, жило между собой в совершенном согласии.

— Делай перекличку, — сказал он секунду, и каждый матрос откликался на свое имя.

Недоставало одного Лекоэ, кормчего, соотечественника Кернока.

— Отметь его к двадцати ударам линька и заключению на неделю в кандалы, — сказал Кернок лейтенанту.

И лейтенант записал в своей памятной книжке: Лекоэ 20 у. л. и нед. в к., с таким же хладнокровием, как купец, выставляющий срок векселю.

Тогда Кернок взошел на вахтенную скамью, положил свой рупор подле себя, и начал в следующих выражениях:

— Ребята, мы отплываем в море. Два месяца мы плесневели здесь, как испорченный плашкоут наши пояса пусты, но крюткамера [391] полна, наши пушки разинули рты, и ожидают только слова. Мы выйдем при свежем норд-весте, пустимся к берегам Гибралтарского пролива, и если Святой Николай и Святая Варвара нам помогут, ей-ей! ребята, мы возвратимся с полными карманами плясать с девушками Сен-Польскими и пить Пампульское вино.

— Ура, ура! — воскликнул экипаж в знак одобрения.

— Поднимай плехт, готовь кливер, ставь грот, — кричал Кернок, отдавая тотчас приказание к отплытию, дабы не охладить ревность своего экипажа.

Бриг, не удерживаемый более своими якорями, двинулся по направлению ветра и покатился на правую сторону.

— Готовь марсели, держи круче, тяни брасы на левой стороне, поднимай марса-фалы! — продолжал Кернок.

И бриг, почувствовав силу дуновения, побежал. Широкие, серые его паруса напрягались мало-помалу, ветер засвистел в снастях; уже Пампуль, берег Трегъерский, остров Сент-Ан-Рос-Истан и Белая башня, исчезая постепенно, бежали от глаз матросов, которые стояли группами на вантах и на марсах, и, устремив взор на берег, казалось, прощались с Францией на долгую и вечную разлуку.

— Лево руля, лево руля, спускайся, — закричал вдруг Зели с ужасом.

Штурвал быстро повернулся, и « Копчик», накренясь, задрожал под волной.

— Что там такое? — спросил Кернок, когда маневр был исполнен.

— Лекоэ догнал нас, капитан, ялик его не успел пристать, и мы потопили бы его, как ореховую скорлупу, если бы я не пустил его к правому борту, — отвечал Зели.

Опоздавший, проворно вспрыгнув на борт, приблизился со смущением к Керноку.

— Отчего ты так опоздал?

— У меня умерла престарелая мать, я хотел остаться до последней минуты, чтоб закрыть ей глаза.

— Ага! — сказал Кернок. Затем обратился к своему помощнику, — прикажи рассчитаться с этим добрым сыном.

И лейтенант сказал слова два на ухо Зели, который повел Лекоэ на переднюю часть брига.

— Дружок, — сказал тогда шкипер, размахивая длинным и тонким линьком, — нам приходится пить с тобой одну чашу.

— Понимаю, — отвечал Лекоэ, побледнев, — а сколько?