Шрифт:
– Жизнь какая! Что за люди кругом!
Ложась спать, он клал себе по обеим сторонам кровати, на стулья, два револьвера.
Положим, «постелить постель» на Сахалине значит: постлать белье, положить подушки, одеяло и револьвер на стул около кровати. Так все спят – мужчины и женщины.
– Но два-то револьвера зачем?
– А на всякий случай. За правую руку схватят, я левой буду стрелять. Два револьвера спокойнее. Здесь страшно.
Когда я ему указывал, что у него удивительно как процветает ростовщичество и кулаки пьют кровь из поселенцев, он отвечал:
– А как же? Знаете, кулачество – это во вкусе русского крестьянина. Каждый хороший хозяин непременно кулаком делается. Я кулакам даже покровительствую, я их люблю: они хорошие хозяева.
– Да ведь остальным-то от них…
– Ах, поверьте, об остальных и думать не стоит! Это дрянь, это мерзость, это навоз, пусть на этом навозе хоть несколько хороших хозяйств вырастет.
Я обращал его внимание на то, что каторга и поселенье, оставленные на произвол надзирателей, Бог знает что от них терпят:
– Положительно страдают.
И он отвечал:
– И пусть страдают. Это хорошо. Страдание очищает человека. Вы не читали книги…
Он назвал какое-то лубочное издание.
– Нет? Напрасно. А я, как сюда ехал, в Одессе купил и дорогой на пароходе прочел. Очень интересно. Как один преступник описывает, как он в какой-то иностранной тюрьме сидел и что с ним делали. Волос дыбом становится. А он еще благодарит тюремщиков, говорит, что именно благодаря страданиям он стал чище. Именно, благодаря страданиям!
Ведь надо же было! Одну, может быть, книгу прочел в жизни человек, и та, как нарочно, оказалась дрянь.
Нет ничего удивительного, что, когда я спросил этого доброго человека, как мне проехать в селенье Хандосу 2-ю, в его же округе, он ответил мне:
– О, это пустое. В Онорской тюрьме вам дадут тройку, а там – верст восемь. В полчаса доедете!
Милый человек!
А я от Оноры до Хандосы 2-й ехал три с половиной часа, и не только на тройке, а верхом едва через тундру и тайгу пробрался.
Оказалось, что смотритель поселий в своем поселье ни разу не был!
Так сахалинские служащие «входят в соприкосновение» с людьми, которых им вверено «исправлять и возрождать».
Да если и входят в соприкосновение…
В Хандосе 2-й, затерянном среди непроходимой тайги поселье, меня обступили поселенцы. Стоят и глядят.
– Чего смотрите?
– Дай, ваше высокоблагородие, на свежего человека поглядеть. Два года у нас никто не был.
Бесконтрольным распорядителем поселья был надзиратель; в его избе я и остановился. Надзиратель ушел ставить самовар, и я беседовал с каторжанкой, отданной ему в сожительницы.
Она смотрела на меня как на начальство.
В Хандосе 2-й меня интересовала одна каторжанка, Татьяна Ерофеева, отданная в сожительницы к поселенцу. Настоящий изверг, тридцати лет она успела овдоветь три раза и на Сахалин попала, как гласит приговор, за то, что:
1) Задумав лишить жизни падчерицу, ударила ее так, что та на следующий день умерла.
2) За то, что неоднократно колола глаза иголкой своему пасынку и присыпала их солью, последствием чего было плохое зрение в правом глазу и полная потеря зрения в левом.
Я спросил у надзирательской сожительницы:
– У вас в Хандосе живет Ерофеева?
– Живет!
– Ну, что она? Как?
То есть как живет, хорошо, плохо? И вдруг услышал ответ:
– Ничаво. Годится.
Согласитесь, что очень типичный ответ приезжему господину служащему!
Таковы нравы.
И таково отношение к каторге, предоставленной всецело на произвол надзирателей.
Смотрители тюрем
Смотритель тюрьмы – это, по большей части человек, выслужившийся из надзирателей, из фельдшеров. Полное ничтожество, которое получает вдруг огромную власть и ею «объедается».
По уставу он имеет право в каждую данную минуту своею властью дать арестанту до 30 розог или до 10 плетей.
По закону – каждое наказание должно быть вписано в штрафной журнал.
На деле эти наказания почти никогда не вписываются.
Отодрал – и кончено.
Сами каторжане просят:
– Не записывайте только в штрафной журнал.
Перевод из отдела испытуемых в отдел исправляющихся, из кандальной тюрьмы в так называемую вольную тюрьму, сокращение сроков – все это зависит от записей в штрафном журнале.