— Да нет, принято, — пожимаю плечами, стараясь изобразить равнодушие. — Просто ты до сих пор о нем ничего не спрашивал, вот я и удивилась…

Азамат долго на меня смотрит молча, теребит в руках полотенце.

— Я не чувствовал себя вправе, — говорит он наконец. — Но теперь нет смысла откладывать.

— Что откладывать?

— Вопрос про него.

— Какой вопрос?

— Ты знаешь.

Я обескураженно поднимаю глаза, а до сих пор, оказывается, упорно смотрела в сторону, и понимаю, что и правда знаю.

— Я всегда отбивалась, если он пытался поднять меня на руки, — произношу задумчиво. — И когда болела, лечилась так, чтобы он не видел.

Мы снова долго молчим, потом Азамат медленно кивает. Привлекает меня к себе, гладит по голове и плечам, нагибается к моим губам, его огромное тело везде вокруг меня, но тут уже у меня закипают мозги.

— Пойдем, — говорю, — куда попрохладнее. Пожалуйста.

Смеется.

— Ты у меня как редкий цветочек. То холодно, то жарко, но уж если с климатом угадать, расцветаешь всем на зависть.

В спальне у нас с климатом все хорошо, и все же Азамат пытается меня укутать в пару-тройку одеял.

— Ну ты меня еще в перину заверни, — ворчу.

— Перин нет, — жизнерадостно отвечает он. — Только шерсть. Арон ненавидит, когда перья колются сквозь чехол. Он разводит «женских овец», у которых шерсть мягкая и не пахнет, именно чтобы матрацы делать.

— А… — говорю, соображая, что и где я перепутала. — Нам в колледже дифжир переводили как «перина».

— Что ж они у вас там пух от шерсти не отличают? — возмущается Азамат.

Я закатываю глаза.

— Дорогой, ты всерьез думаешь, что у нас кто-то что-то набивает перьями? Из шерсти еще одежду делают иногда, а всякие подушки-матрацы уже много веков с искусственными наполнителями.

— А, ну да, — усмехается он, укладываясь вокруг меня, — никак не привыкну, что такие обычные вещи можно совершенствовать при помощи технологий. У нас как-то принято считать, что технологии — они для войны, ну и для транспорта еще, а все прочее — по старинке.

— Я только рада, что вы догадались модернизировать туалеты, — говорю. — А то пришлось бы тебе совершить прорыв в сфере сантехники.

Мы смеемся, получая столько удовольствия от самого процесса, что вскоре уже забываем, что послужило причиной. Потом я берусь за цикатравин и принимаюсь обрабатывать своего ненаглядного на ночь, а он вдруг заявляет, что ему щекотно. Я решаю, что это хороший признак, и продолжаю втирания — он жмурится, хохочет, пытается пощекотать меня, потом мы много и обстоятельно целуемся, катаемся по теплому ложу, закукливаемся в одеяльный кокон с накаленной сердцевиной, обжигающим тугосплетенным ядром, вечным двигателем на силе трения, шумно дышим в такт резонирующим пульсам, наши слившиеся души вспыхивают двойным светом, ослепляя друг друга, чтобы открыть внутреннее зрение, которое не замечает между нами границы, а чего мы не видим, того и нет, ведь это наше слияние творит миры и пересоздает нас самих — куда-то же надо девать тот бесконечный поток любви, который хлещет из нас, пропитывая жизненной силой всю нашу и пару-тройку соседних вселенных.

Пробуждение у меня тяжелое: Азамат все-таки укрыл меня всем чем мог, так что я теперь чувствую себя изрядной лепешкой.

Самого его, впрочем, рядом нет. Неужто все-таки свалил гулять один? А я-то вчера расстаралась, убеждая его, что он мне важнее всего на свете! Нет, конечно, и правда важнее, чего уж там. Все познается в сравнении, и теперь я начинаю понимать, что с Кириллом меня не покидало ощущение необязательности: мы могли и не встретиться или встретиться и разойтись, а вот решили пожить вместе, а могли бы и не решить. А если бы со мной что-то случилось, нашлась бы другая… Правда, случилось-то с ним, а другой нашелся у меня, хоть и нескоро, — но и это по-своему показательно.

К Азамату же я принайтована намертво. Не знаю уж, если вдруг я исчезну, его выгонят снова или как? Но проверять не буду. Если поначалу мне еще казалось, что его бы любая землянка с руками оторвала, то теперь понимаю, что нет. Меня хватило вчера на то, чтобы не поссориться с ним из-за бормол и его бесконечной покорности судьбе. Я легко меняю свою жизнь в соответствии с условиями, могу сорваться с места, могу осесть на чужой планете за много миллиардов световых лет от дома, лишь бы цель оправдывала. Конечно, почти любая земная женщина могла бы стать ему женой. Но я еще и могу быть с ним счастлива.

Ну да ладно, утренняя рефлексия никогда не была моим сильным местом, как, впрочем, и все утреннее, так что стоит уже пойти выяснить, куда это мой драгоценный и единственный подевался. Может, хоть зайдет за мной посреди своей прогулки, если уж с утра не усидел.

Однако только выхожу на лестничную площадку, как тут же становится стыдно: никуда Азамат без меня не ушел, он просто завтрак готовит. И очень кстати. Я скатываюсь по ступенькам, существенно приободренная.

В кухне довольно дымно, но дело вовсе не в том, что муж что-то упустил, просто муданжская еда в принципе довольно часто так готовится, все в дыму и чаду.