Шрифт:
Наполнены души порывом и жаром,
решимость приходит и к юным и к старым,
в домах и в лачугах — и ночью и днем —
сердца полыхают свободы огнем,
и каждый хоть что-нибудь жаждет свершить,
стыдясь, что так долго мог в путах прожить!
Вокруг все кипело. Великое слово
звучало, в сердцах отдаваясь сурово,
и люди горели, дремоту кляня,
их души пылали пожарче огня.
Усилия, мысли и чувства хотели
к одной устремиться заветнейшей цели,
все преобразилось за несколько дней,
родимых отец не узнал сыновей.
И юность, забыв о веселых забавах,
сбиралася тайно в тенистых дубравах
на сходки... И даже сапожник простой,
про шило забыв, подбородок рукой
своей подперев, впился взором в газету,
и сердце его было страстью согрето.
И скромный учитель, ведя свой урок,
порою ронял, что «тиран наш жесток»,
а также не раз поминал он «свободу».
И время, и сердце, и синь небосвода
к борьбе призывали, к борьбе роковой,
и не было речи о доле другой.
Вражда прекратилась. Любовью бескрайной
мы связаны были и общею тайной;
и каждый был друг тебе, каждый был брат.
Забыли о горечи прежних утрат,
о зависти злобной, о давних раздорах,
и каждый был каждому близок и дорог, —
сдружились друзья и, посмевшие сметь,
готовились в бой не на жизнь, а на смерть.
И общая цель и единое дело
очистило душу и сердце согрело.
И яростно были одушевлены
все люди в пределах родимой страны!
Народом владела лишь вольности сила,
и разум всех жажда свободы пленила,
и каждый себя ощутил вдруг бойцом,
готовым на бунт и мятеж храбрецом!
Орава турецкая сразу затмилась:
прозрев, мы постигли империи гнилость, —
готовой обрушиться сразу — лишь тронь!
И сила мечты и надежды огонь
пред нами предстали, — и все мы отныне
увидели Завтра в нетронутой сини, —
с небесной лазури нам ясно сиял
взлелеянный в наших мечтах идеал,
а все остальное во мраке истлело...
В грядущее вера сердцами владела,
и все ожидало сигнала, толчка,
все знали, что страшная битва близка!
И люди таинственно взоры скрещали,
так братьев друзья без труда понимали.
Великая тайна всеобщей была,
а кто был свидетелем? Полночь и мгла;
как демон неведомый, молот кузнечный
вздымался и ночью в работе извечной;
железо, которое молот ковал,
к утру превращалось в разящий кинжал;
и юноши все, что могли, продавали,
опинцы кроили, оружье искали.
Предвидя застой и торговле конец,
торгует лишь оловом бледный купец!
Подростки, глумясь над турчином в подвале,
шептались и тысячи пуль отливали.
Сушили в селе сухари про запас;
мужик, хитровато прищуривши глаз,
натягивал медленно обод железный
на ствол старой вишни. Работой полезной
он занялся, мудро друзей оглядев…
На пяльцах болгарский оскалился лев.
Из пушек смешных и из ласковых пяльцев,
голов белокурых и трепетных пальцев,
из этих трудов, из болгарских долин
возникнуть был должен герой-исполин.
Так в несколько дней, через мглу лихолетий,
народ сразу вырос на много столетий.
Паисий
О, неразумный юрод! Чего ради стыдишься ты называться болгарином?... Иль не было у болгар царства и государства? Ты болгарин, не прельщайся, знай свои род и язык...
«История славяно-болгарская» (1762 г.)
Далекие годы... На старом Афоне,
где в темной чащобе взор путника тонет,
убежище есть,— там забыт лживый мир,
там хочется верить и в счастье и в мир!...
Там волны Эгейского теплого моря
рокочут, с лесными преданьями споря,