— Это вы, товарищ комиссар, обо мне хлопотали, — заулыбался надзиратель. — Большое вам спасибо от меня, от жены и детей.

— Что ж, рад за вас. Сколько лет служите в органах?

— Двадцать, товарищ комиссар. Из них восемнадцать здесь, в тюрьме.

— Рад за вас, — повторил комиссар и повернулся лицом к подполковнику, давая этим понять, что разговор с надзирателем окончен.

— Ко мне зайдем или сразу по корпусам? — спросил подполковник.

— Начнем с корпусов. С больницы.

— Есть. Сержант, откройте дверь.

На тюремном дворе к ним присоединился майор — заместитель Чамова. Поприветствовав комиссара, он шепотом напомнил подполковнику о Сосновском.

— Мы хотели доложить вам о Сосновском, приговоренном к высшей мере, — сказал Чамов комиссару.

— А, это тот самый? Художник?

— Так точно. Верховный суд приговор утвердил.

— Ну и что же?

— Понимаете, Виктор Павлович, ведет он себя как-то странно, необычно. Боюсь даже говорить, но складывается впечатление, что не похож он на убийцу. Мы их тут насмотрелись за годы службы, — вздохнул подполковник. — Мой заместитель такого же мнения.

— Ведет он себя не просто странно, — добавил майор, когда комиссар взглянул на него, — а, пожалуй, как человек невиновный, но попавший в безвыходное положение.

— Ну-ну, интересно…

— Было бы очень хорошо, если бы вы, Виктор Павлович, сами с ним поговорили, — дипломатично вставил начальник тюрьмы.

— Для этого существует прокурорский надзор, — сказал комиссар.

— Само собой, доложим, — заверил Чамов. — Но, товарищ комиссар, пользуясь случаем, что вы у нас…

— Ну что ж… — не спеша, словно еще колеблясь, сказал начальник управления, — если вы так просите…

— Где, Виктор Павлович, в камере или в моем кабинете? — сразу же спросил Чамов, чтобы не откладывать дело.

— Давайте уж у вас, Михаил Петрович. Пока обойдем камеры, пусть художника приведут к вам в кабинет.

— Слушаюсь! Товарищ майор! Распорядитесь!

…Был первый час дня, приближалось время обеда, когда начальник управления вошел в кабинет подполковника:

— Где ваш художник?

— Здесь. Но, может быть, после обеда?

— Какой уж тут обед! Введите.

Он снял фуражку, повесил плащ и сел за стол.

Чамов открыл дверь. В кабинет вошел офицер.

— Здравия желаю, товарищ комиссар! Дежурный — старший лейтенант Сыняк. Разрешите ввести осужденного?

— Здравствуйте. Введите.

— Входи! — крикнул Сыняк в коридор.

Порог переступил изможденный человек с белой головой. Его отяжелевшие, припухшие и красные от бессонницы веки медленно опускались и так же медленно, с трудом, поднимались.

Комиссар видел Сосновского впервые и внимательно осмотрел его с головы до ног.

Художник сделал нетвердый шаг к столу и с трудом произнес:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил комиссар. Затем приказал: — Старший лейтенант! Снимите наручники!

Дежурный офицер бросил недоуменный взгляд на начальника тюрьмы, словно ища у него защиты, — ведь с приговоренного к смертной казни наручники разрешается снимать только в камере! Комиссар понял этот взгляд и повторил:

— Да, да, снимите. Надеюсь, художник ничего нам здесь не нарисует.

Даже при намеке на шутку начальства подчиненные обычно улыбаются, но на этот раз их лица остались серьезными и сосредоточенными. Сосновский тоже не ответил на реплику комиссара, хотя слова начальника касались непосредственно его.

— Садитесь ближе, вот сюда, — указал ему комиссар на стул, стоявший возле стола. — А вы, товарищ Сыняк, можете идти.

На лице старшего лейтенанта снова появилось недоумение — он не имел права отойти от осужденного ни на шаг. Тем не менее, подчиняясь приказу, козырнул и вышел за дверь.

Комиссар взял сигарету и пододвинул раскрытую пачку Сосновскому. Художник отказался. Подполковник Чамов щелкнул зажигалкой и дал комиссару прикурить.

— Как вас зовут? — спросил комиссар Сосновского.

— Юрий Николаевич.

— Администрация тюрьмы кое-что докладывала мне о вас. Хотите поговорить со мною? Вам известно, кто я?

— Нет.

— Начальник областного управления, комиссар милиции, — торопливо подсказал Чамов.

— У меня, Юрий Николаевич, есть желание поговорить с вами.