— Что ж, я, по-вашему, нанял Сосновского?

Подполковник промолчал.

— Послушайте, Коваль, — неожиданно бывший управляющий заговорил самоуверенным тоном. — Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, что вы делаете! Вы ставите под удар не только меня, но и самого себя, и всех, кто занимался делом Сосновского, — и прокурора, и судей. Допустим, вам удастся-таки пришить мне дело. А дальше что? Кто ответит за то, что по ложному обвинению казнен честный человек, известный художник? В первую очередь — вы! Что ж, это ваше личное дело. Но вместе с вами должны будут отвечать и некоторые влиятельные люди. Вот они-то и не дадут вам развернуться, сотрут в порошок. В вашем возрасте это пора уже понимать.

Подполковник внимательно всматривался в Петрова-Семенова, который, распалившись от своих слов и, по всей вероятности, ощущая в них железную логику, сверкнул глазами так, словно был не подследственным, а прокурором.

Коваль не перебивал, давая ему возможность высказаться и полнее раскрыть свою сущность.

— Вы возомнили, что в состоянии повернуть вспять колесо событий, — продолжал бывший управляющий. — Но поймите, пружины служебной иерархии, вся ее зубчатая передача не даст вам этого сделать! Никто не пожелает разделить с вами вашу вину, все от вас отвернутся, и не я погибну, а вы! Безжалостная машина перемолола Сосновского, и горе тому, кто сунет в нее свою голову! Он тоже будет смят и раздавлен!

— Что касается Сосновского, — сказал Коваль, — то его жизнь в безопасности.

— Ха-ха-ха! Вы имеете в виду, что в безопасности находятся все покойники? Это остроумно!

— Сосновский жив.

— Как же так? — вскричал Петров-Семенов. — Вы же говорили!..

— Я вам ничего не говорил. Вы поверили слухам.

Но даже и это не смогло остановить Петрова-Семенова.

— Все равно! — продолжал он. — Скандала вам все равно не избежать. Шутка ли — приговорили к расстрелу! Вы что, хотите доказать, что и в прокуратуре, и в областном, и в Верховном суде сидят неучи, неспособные разобраться в серьезном деле? Поставить под удар всю систему судопроизводства? Кто вам это позволит, Коваль?! — И в глазах бывшего управляющего с новой силой вспыхнула самоуверенность.

— О судопроизводстве не беспокойтесь, — иронически заметил подполковник. — Оно в полном порядке. И именно поэтому выдержит мой «удар». Лично я добиваюсь только одного — справедливости. К вашему сведению, и в прокуратуре, и в судебных органах добиваются того же. И если допущена ошибка, мы найдем силы признать и исправить ее. Так-то, Семенов. Ладно, на сегодня хватит. А завтра послушаете, что рассказывает ваш брат. Кстати, и повидаетесь с ним. Давно ведь не встречались, с мая. И, наверно, соскучились? Все-таки родной человек, готовый для вас своими руками жар загребать…

Подполковник вызвал конвоира.

34

«Почему он сказал «невозможно» в ответ на мое предложение пойти и сознаться? Почему это для него невозможно?

Несколько дней подряд, как только Иван уезжал на работу, я выходила из дому и бродила около юридической консультации, которая помещается в подвале соседнего дома. Войти не решалась. Мне казалось, юрист сразу поймет, что речь идет о моем муже.

Потом я подумала, что лучше обратиться в консультацию где-нибудь подальше от дома. Украдкой, как преступница, подходила я к дверям юридических консультаций на окраинах города. Но в последнюю минуту что-то отталкивало меня от двери и не давало войти.

Однажды, вернувшись домой, я вдруг подумала, что можно спросить обо всем по телефону. Решила звонить во все консультации подряд, пока где-нибудь не дадут справку.

Так и сделала. Сдерживая волнение, спросила: «Скажите, пожалуйста, если человек тридцать лет назад совершил убийство, а теперь сам признается, что будет?»

На другом конце провода молчали всего несколько секунд, а мне показалось — целый час. Потом вежливый мужской голос произнес: «Зайдите пожалуйста, мы вам объясним».

«Нет, нет! — вскрикнула я. — Я вас очень прошу, умоляю! Я зайти не могу…»

Снова пауза.

«Хорошо, — услышала я наконец. — К уголовной ответственности преступник привлекаться не будет в связи с истечением срока давности. Вам понятно?» — на этот раз голос прозвучал официально и строго.

Трубка выскользнула из моей руки и, попискивая, повисла на шнуре.

Так почему же Иван говорит «невозможно»?

И тут я все поняла. Он боится не уголовной ответственности, не суда. Боится потерять свое положение, свою должность, свое место в жизни.

Да, он действительно много работал, всю жизнь знал одни только свои колодцы, буры и трубы. Говорил, что старается для меня, хочет создать материальное благополучие, красивую жизнь.

И я стала вспоминать каждый его шаг по служебной лестнице. И снова увидела всю нашу жизнь, но только другими глазами.

Вот он — мастер, всегда запыленный, всегда в поездках по безводным степям, в неизменном тяжелом плаще и в высоких сапогах. Молчаливый, скрытный, с упрямо сжатыми губами и холодным взглядом.