Мы говорим и говорим, ненадолго расстаемся — мать уводит Ирис на обед, затем снова парим над этим берегом — вдвоем, только вдвоем, не замечая людей и происходящего.

— Ой! — воскликнула вдруг Ирис. — Смотри.

К нам подошел лохматый пес, присел, дружелюбно поглядывая в нашу сторону.

— Давай назовем его Пришельцем, — предложила Ирис. — Он появился так же неожиданно, как пришельцы в твоем рассказе.

Я поцеловал ее, соглашаясь. Пришелец деликатно отвернулся.

— Ты что — люди вокруг! — испугалась Ирис.

— Ну и пусть. Между прочим, людей на пляже давно нет. Попрятались от дождя.

— А Пришелец? — возразила Ирис. — Он-то все видит.

— Нет, родная, — я осторожно отвел в сторону ее мокрые волосы, привлек к себе. — Заметь краем глаза: Пришелец самый воспитанный в мире пес.

Губы Ирис тоже мокрые от дождя. На них привкус то ли молока, то ли мятной конфеты, словом, чего-то детского и чистого.

У меня вновь все плывет перед глазами.

Пришелец отворачивается.

Во вторник Ирис была как никогда веселой и остроумной.

Иногда, правда, на нее находила необъяснимая печаль. Она умолкала, подолгу глядела на море, а то бросала на меня странные и тревожные взгляды, будто хотела убедиться, что я рядом.

Все открылось вечером.

Мы прощались в парке дома отдыха и, как всегда, никак не могли расстаться.

И тут я увидел, что Ирис… плачет.

— Что с тобой, любимая?

В сердце будто ударила черная молния. Я все понял, вернее, почувствовал.

— Лен, мама взяла билеты…

Мне сдавило горло, на глаза навернулись слезы.

— Я приеду, — сказал я, стараясь скрыть свое отчаяние. — Обязательно приеду… Если ты захочешь… К тебе. Навсегда.

— Почему? Ну почему мы не можем уйти куда-нибудь?! — прошептала Ирис — Как твой Мигель. В картину, окно, в сказку… Почему?

Я глянул на часы: поздно, Грин уже не придет.

В небе плыла огромная, яркая луна. Она сияла до рези в глазах, но море все равно лежало черное и слепое. Кое–где, будто порванные в порыве гнева письма, белели клочки пены. Под ноги то и дело попадались медузы, выброшенные на берег. Остро несло гниющими водорослями.

«Так всегда получается! Всегда… — всплыла невеселая мысль. — Вот ты случайно нашел друзей, и тебе, как никогда, хорошо. Какое-то время ты живешь в своем счастье, будто в крепости. Затем случается какой-нибудь пустяк, и ты с ужасом обнаруживаешь, что крепость была из песка. Нет ее более, рассыпалась… Ирис уехала. Александр Степанович не пришел. Отпуск кончается…»

Я решительно протиснулся в расщелину и через несколько минут уже подходил к саду Кузьмы Петровича.

Но что это? Окно моей времянки светилось.

«Хозяин зашел? — предположил я. — Да нет же. Он с утра в Симферополь уехал, за женой и внучкой. Собирался пару дней погостевать».

Я невольно ускорил шаг.

На кровати сидел… Грин и читал мою рукопись. Посреди стола стояла начатая бутыль «Гамзы».

— Будь как дома, — улыбнулся Грин. — Ешь, пей и молчи. Хочу дочитать.

Дочитал. Сам собрал листы рукописи. Плеснул в стаканы вина и один подал мне. Александр Степанович молчал, и я тоже боялся обронить хоть слово. Выпили. Грин достал папиросу, но не прикурил, а пристально посмотрел на меня.

— В целом неплохо, — сказал он. — Правда, голос срывается. Кроме того, ты спешишь, скупишься на слова, поэтому характеры получаются несколько схематичными, а действие — неестественно стремительным. Но чувство, черт побери, есть! Это в двух словах. Я еще подумаю над твоей сказкой. Дома. И напишу тебе. Ладно? Письма из Зурбагана идут очень быстро.

Я не выдержал. Достал из сумки раковину, положил на стол.

— Вот! Это она нашептала мне историю про одинокого всадника. Волшебная раковина. Я нашел ее на берегу залива Недотроги. В день приезда.

Грин взял раковину, и она спряталась в его больших грубых руках, будто кораблик в гавани. Его ясно–карие глаза зажглись, коротко подстриженные усы шевельнулись. Александр Степанович долго рассматривал раковину, несколько раз прикладывал к уху и даже попробовал колупнуть ее прокуренным ногтем.

— Нет, — вздохнул он и отложил мою находку в сторону. — Ты ошибся, дружище. Это самая обыкновенная раковина, которую можно купить в первом встречном киоске сувениров.

— Как же так?

— Не грусти, Лен. Ты еще не знаешь, что все волшебство мира — в человеке. Может статься, что именно ты нашепчешь человечеству золотые слова. Без всяких там раковин. Понимаешь?