Общая установка у Щепкина и Толстого особенно сблизила их в эпоху писания Толстым «В чем моя вера?». В отношении этой статьи Щепкин играл ту же роль, что Страхов при редактировании художественных произведений Толстого. Еще ранее Щепкин имел значение в духовной биографии Толстого, поскольку он обратил внимание Льва Николаевича на Сютаева. Через Щепкина Толстой получил доступ к судебному производству по делам Сютаева. Являясь основателем статистического отдела московской городской думы, Щепкин был организатором переписи 1882 г., к которой был привлечен Толстой. Щепкину в 1880-ых гг. принадлежала типография, в которой печатались некоторые книги Толстого.

Другое выдающееся лицо, привлеченное первоначально Толстым к организации дела народных изданий, был Маракуев, писатель, член географического общества. О нем, как деятельном участнике совещаний у Толстого, свидетельствует ответное письмо Щепкина. Он писал: «На последнем совещании у вас мы слышали от одного из участников нашего предприятия г. Маракуева, что он печатает некоторые рассказы гр. Толстого также десятками тысяч экземпляров, и все они распространяются в народе и дают издателю барыш. Наконец, он же, Маракуев, сказал, что он дожидается только срока для свободного издания Пушкина, чтобы сразу выпустить на рынок целую серию его сочинений и всё для народного чтения».

Владимир Николаевич Маракуев был видным деятелем в деле народного образования. До некоторой степени он предвосхитил идею «Посредника». С 1882 г. он положил основание новой издательской фирме «Народная библиотека», поставившей своей задачей «распространять в народе через посредство школ, армии и коробейников действительно хорошие книги, дать народу здоровую и разумную пищу, противодействовать книжной спекуляции и лубочным безграмотным издателям». В двух речах, напечатанных впоследствии в виде отдельных брошюр, Маракуев высказал свои взгляды на народное издательское дело. На съезде земских учителей 26 августа 1883 г. Маракуев остановился на вопросе о школьных библиотеках. Учитывая оторванность образованного общества от народных масс, Маракуев предостерегал против той точки зрения, будто очень легко удовлетворить подлинные потребности народа соответствующим материалом для чтения. Маракуев говорит так: «Все эти цивилизаторские эксперименты вызваны не страстным желанием пролить свет и знание в народные массы, поднять таким образом дух народа, а суть порождения моды или заносчивого тщеславия, мнящего в детской наивности привить к народу фантазии. Народные массы во всем мире крайне упорны и самобытны, что и составляет их щит против многих затей городской праздности». («О школьных библиотеках», М. 1884, стр. 9.) Маракуев очень отчетливо показывает, что произведения изящной словесности XIX века иногда очень далеко отстоят от запросов народа и не могут считаться подходящим материалом для чтения, — в этом отношении он высказывает мысли, близкие точке зрения Толстого, когда последний готов был заклеймить собственное художественное творчество как неприемлемое для народа. «Едва ли — писал Маракуев — у лучших наших авторов действительно найдется много такого, что понравится народу. Ведь странно же забывать, что наши изящные авторы творили под влиянием болезненных общественных явлений, не понятных народу. Для народных масс понятны только вечные действительные идеалы, понятна только правда. Странно поэтому сетование газетных писак на то, что народ не знает Жуковского. «Анна Каренина», «Дворянское гнездо» — для нас вещи хорошие, но для народа они равняются нулю» (там же, стр. 11).

В другом своем публичном чтении в Политехническом музее 9 марта 1884 г. Маракуев остановился на вопросе «Что читал и читает русский народ». Вывод Маракуева здесь таков: «Теперь, кажется, очевидно, — говорит он, — что не достает чего-то нашей деятельности; это что-то и есть правильная постановка вопроса, а она заключается в том, что надо мужика, деревенщину, признать зa человека, которому доступно все,что доступно и городскому обывателю, лишь с тою разницею, что городской обыватель по большей части духовно и нравственно больной, а деревенский — здоров и полон сил душевных, не заражен всяким сумбуром в роде любви с ее миллионами перипетий. Раз мы признаем, что мужик — человек, вопрос разрешается просто: дайте ему доступ ко всему высокому, истинно человеческому,— всё равно, откуда бы оно ни было взято, с запада или востока». (Маракуев, «Что читал и читает русский народ». М. 1886, стр. 37.)

Высказанные здесь взгляды вполне могли бы служить отправным пунктом для деятельности «Посредника». Тут несомненный консонанс у Толстого с Маракуевым; это подтверждается и фактом их общения о ту пору. Лекция читана Маракуевым 9 марта, а на 26 марта 1884 г. падает дневниковая запись Толстого: «Пришел Златовратский и Маракуев». Несомненно они говорили на данные темы. На обложке первой книжки Маракуева перечислены выпущенные им зa первые два года его деятельности брошюры. Здесь имеются такие рассказы Толстого, как «Чем люди живы», «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Кавказский пленник», так что в этом отношении состав вполне «посреднический».

Деятельность Маракуева развивалась и после основания «Посредника». В 1885 г. он открыл книжный магазин и при нем склад народных изданий. 422

Третьим участником этой первоначальной издательской группы можно назвать Рафаила Алексеевича Писарева (1850—1906). В письме к Черткову от 47 февраля 1884 г. Толстой пишет: «Я увлекаюсь всё больше и больше мыслью издания книг для образования русских людей... Писарев принимает участие». 423 Писарев был земским деятелем Тульской губ.; он с большой энергией отдавался делу организации сети школ в Епифанском уезде.

Р. А. Писарев описал В. Г. Черткову совещание, на котором была заслушана речь Толстого (письмо от 7 февраля 1884 г.): Толстой продолжает находиться в том же живом настроении и, возвратившись из деревни..., он с большим еще интересом относится к вопросу об издании доступных для грамотного люда книг. Он задается мыслью издавать такого рода книги, которые имеют вечное мировое значение и при этом, не имея в виду лишь один народ, но вообще всех, исходящих из той точки зрения, что эти творения должны быть читаны всеми и одинаково для всех будут понятны. Черпать эти издания он предполагает в древних и средневековых классиках, не гнушаясь и нашими летописями, былинами и т. п. Как примеры он выставляет возможность и необходимость издать Геродота, Montaigne’a, Pascal’я, конечно, не целиком, а делая выборку. Третьего дня у него, Толстого, было собрание людей, сочувствующих этому делу; на первый раз Толстой собрал человек десять, но в этот вечер ни к чему окончательному еще не пришли. Мысль эта несомненно хорошая, и так было бы хорошо, если бы она осуществилась. Толстой очень горячо относится к ней» (AЧ).

В письме от конца февраля 1884 г. Толстой писал Черткову: «О книгах вы правы, мне кажется: те, какие есть, скорее вредны, чем полезны. Мое занятие книгами больше и больше захватывает меня. Хотелось бы оплачивать чем могу зa свои пятидесятилетние харчи. Не пишу всё подробно, потому что кое-как рассказать не хочется, а мысль мне очень дорога, да еще и подвергнется многим изменениям, когда начнется самое дело». 424 В свою очередь Чертков так писал 25 сентября 1884 г., излагая свой план издания «Народного листка»: «Ах, если б я был свободен, как я махнул бы к вам на несколько дней, чтобы на этих первых порах переговорить обо всем этом с вами. Ведь мне даже не пришлось в Москве послушать то, что говорили у вас на собраниях по поводу издания новых книжек общедоступных». 425