Малкольм возбужденно орал: «Давай! Вперед!» – так, будто это было его последнее дыхание. Дамы вокруг нас, в шелковых платьях и шляпках, и мужчины в светлых утренних костюмах, охваченные теми же чувствами, кричали, подгоняя лошадей своими воплями, ругались и молились на всех возможных языках. Малкольм опустил бинокль и пронзительно завизжал, полностью увлеченный тем, что происходило на скаковой дорожке, забыв обо всем на свете, будто в мире не осталось ничего, кроме несущихся быстрее ветра лошадей.

Я понял, что для Блу Кланси настало время сделать свой ход. Он все еще шел очень ровно и пока оставался пятым. Вот он пошел быстрее. Четвертый…

Тренер, более сдержанный, чем владельцы, тоже начал приговаривать, полушепотом, почти не дыша: «Давай, давай же…» Но две лошади, которые держались почти вровень с Блу Кланси, неожиданно рванули вперед и обошли его, и надежда, загоревшаяся было в сердце тренера, угасла. Он тяжело вздохнул, плечи его опустились.

Финишную черту лошади пересекли такой тесной кучей, что только фотофиниш мог установить истинную очередность. Блу Кланси и его жокей боролись до конца, старались перед финишем отыграть каждый метр и отставали от победителя всего на два корпуса, насколько мы – Малкольм, Рэмзи Осборн, тренер и я – смогли рассмотреть с трибуны. Они пришли к финишу вровень со своим ближайшим соперником, и только по морде лошади потом можно будет определить, кто был впереди.

– На кивке, – сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.

Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:

– Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!

Тренер ответил:

– Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.

Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:

– Что это значит – на кивке?

– Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Бели две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади – чуть сзади… вот, это и означает на кивке.

– То есть как повезет?

– Как повезет.

– Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.

Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.

Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив – продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место – совсем не плохо, но лучший все-таки – победитель.

Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы – естественно, шампанского.

– Решено! Кубок коннозаводчиков – чего бы это ни стоило! – сказал Рэмзи Осборн.

– Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, – заметил тренер.

– С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! – доверительно поделился своим мнением Осборн.

Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.

День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:

– Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?

– Неплохо.

– Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.

– Почему Крезом? – спросил я.

Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:

– Так звали одного очень богатого грека.

Малкольм чувствовал себя в «Савое» как в клетке.

Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.

– Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, – сказал он.

Полный дурных предчувствий, я предупредил:

– Ручаюсь чем угодно, что не пройдет и дня, как все семейство уже будет знать, что ты туда вернулся.