«Душе моей тесно в монашеской келье.
Когда от соблазнов, сует и веселья —
от мира уходит сюда человек,
он каяться должен, смирившись навек.
Но совесть моя говорит мне упорно:
покрывшись монашеской рясою черной,
приблизиться я не смогу к небесам:
когда, чтоб молиться, иду я во храм,
я думаю, песням о рае внимая.
Бог слышит того, кто проходит, рыдая,
долиною слез я чей путь нестерпим.
Но тает молитва моя, словно дым.
и сердце господне к молениям глухо,
и Бог отвращает от них свое ухо.
Мне кажется, в рай неизвестны пути.
Туда через келью мне вряд ли войти,
в молитве поклоны кладя дни и ночи,
и кажется мне, что пути есть короче —
что вдовьи рыданья и слезы сирот,
что каждого честного пахаря пот,
что слово благое и правое дело,
что правда, народу открытая смело,
что братская помощи скрытой рука,
протянутая, чтоб спасти бедняка,
Всевышнему много милей и дороже
молений и гимнов о милости божьей.
Отныне я знаю, что близкие нам,
что братья — не здесь, а за стенами, там;
что в жизни есть боле достойные цели,
чем песни о Боге в монашеской келье;
что я, в этой рясе, с большой бородой
тому, кто в несчастье, защитник плохой;
что тот, кто истерзан в тюрьме палачами,
не будет спасен никакими псалмами,
и он вместо жаркой молитвы моей
нуждается в том, кто поможет скорей:
что жизнь чабана — среди гор со стадами,—
измученного и жарой и дождями.
Что иго, поправшее братьев моих,
тяжелою цепью сковавшее их —
мой грех; и пора мне в дорогу иную —
покинуть обитель, для мира чужую,
и слово надежды тому принести,
кто цепи влачит на тяжелом пути».
Сказал и ушел.
Он блуждал девять лет,
бездомный, уже по-иному одет.
Без сна и покоя, под именем новым
и с сердцем на подвиг и муки готовым.
Он нес и сознанье и свет для борьбы —
и в рабской стране прозревали рабы.
И кратки и просты слова его были
и в людях надежды, мечты пробудили.
О бунте он им говорил, о борьбе,
как празднике светлом, — о новой судьбе,
которой пока еще срок неизвестен.
Испытывал, кто благороден, кто честен,
кто выйдет на подвиг, кто подвигу - рад,
и тот, кто внимал ему, был ему брат.
Глядел он к грядущее темное смело,
любовью к отечеству сердце горело.
Он, вечный скиталец, ребячески прост.
Жил скудно, подобно отшельнику в пост.
Познали его утомленные ноги
степные дороги, лесные дороги,
и голос его был пустыне знаком.
Была ему днем и во мраке ночном
дверь хижины каждой радушно раскрыта.
Он спать не боялся под небом открытым,
к скитаньям своим одиноким привык.
Он — юноша утром, а к ночи — старик;
сегодня купцом, завтра нищим являлся.
В слепца и калеку он преображался.
Сегодня в село, завтра в город войдет
с вестями, что близится переворот,
о бунте ведя сокровенные речи,
о том, что пора подъяремные плечи
рабам поднимать; что прославится тот,
кто первый прольет свою кровь за народ.
кто знамя поднимет! Трусливым — презренье,
и в смелой, открытой борьбе — упоенье.
«Все будем равны мы в тот час», говорил
и бодрость и сознанье народа будил,
и старых и юных влекли его речи.
Все шли его правому делу навстречу:
богатый — деньгами, а бедный — трудом,
иглою — швея, и ученый — умом,
а он, я раздет и разут —всех беднее! —
пожертвовал родине жизнью своею.
Бесстрашен, свершил бы он подвиг Христа;
стократно он принял бы тяжесть креста;
охотно бы дал отрубить себе руку;
сгорел бы, как Гус! Он пошел бы на муку!
За правду, как друга бы, смерть повстречал,
запрятанный яд при себе он держал,
носил он всегда и оружье с собою,
проверенное и готовое к бою.