— Э-эй! Вы это куда собрались, сучьи дети?

Пастухи, как голос его заслышат, давай скорей головешки подбирать, коз подальше от заповедных мест отгонять, а которые коров пасут, загоняют стадо, где лес погуще, и до вечера носа из чащи не кажут. А если порубщик в лес забрался и на хорошее дерево нацелился, так он от дерева того отступается, идет сухостой искать.

Дела шли — лучше не надо. Ахмет из пушчонки палил, люди порядок знали. Речки мирно текли. Лес, знай себе, шумел да рос. Но надо же, проложили ниже нас шоссе, самое что ни на есть главное! «Пущай! — решили мы. — Легче будет вниз спускаться». Легче-то легче, брат ты мой, да ведь не только вниз, вверх тоже легче стало! И повалили к нам налоговые сборщики, стражники да акцизные, пересчитали, у кого сколько коз, овец и кур, а там взялись и ели с соснами пересчитывать. Хошь верь, хошь не верь — пересчитывали! Краской какой-то стволы метили, знаков каких-то понаставили и убрались восвояси... Эти-то убрались, да других принесло — лесоторговцев. Немного их сначала было, один-единственный, но с нас и одного хватило. Привел с собой рубщиков и пильщиков, часть оставил лесопилку строить, остальных погнал лес валить. Приказ-то был только те деревья валить, что с отметинами, но он распорядился: «Вали все подряд», и начали они все подряд валить. Подчистую! Набросились на лес с топорами да пилами, и, пока Ахмет с вершины из пушки палил, они склон основательно порасчистили.

Спустился к ним Ахмет, да поздно. Ели навалены одна на другую, а каждой по три сотни лет! Такая рухнет на землю — вся гора ходуном ходит, словно живая.

Увидал это Ахмет и говорит лесоторговцу:

— Проваливай, откуда пришел! Чтоб до захода солнца духу вашего тут не было!

Схватились они. Тот ему приставом и начальством всяким угрожает, но Ахмет не отступается. Прекратили порубку. Торговца два дня не было видно, потом является вместе с полицейским — тот верхом, в сапогах, на рукавах нашивки. Злой, да распаленный, к такому коровью лепешку поднеси — загорится.

Вызвали Ахмета в общину. Полицейский бумагу какую-то вынул, перед носом у Ахмета помахал:

— Ты уволен по причине неграмотности!

Ахмет подступил к нему поближе и спрашивает:

— Е, ты кто такой будешь?

— Я, — тот отвечает, — из полиции, чином сержант.

— Мне полицейские сержанты не указ! — говорит Ахмет. — Лесничий мне кокарду прицепил, он ее с меня и снимет.

Общинные управители хотели вмешаться, да кто их слушать будет! И стало у нас лесников не один, а двое. Один возле лесопилки кружит, с торговцем шахер-махеры обделывает, а другой смотрит, что дальше будет. И управители общинные тоже, что делать, не знают: торговец, по слухам, с большими людьми дружбу водит, трогать его боязно. А у Ахмета ружье!

День-другой было тихо, а на третий спозаранку заиграли внизу топоры. И как пошли падать вековые ели — хрясь, хрясь! — гнезда птичьи, ветки, листья — все кувырком полетело. Люди сказывали, что, когда падали эти ели да сосны, Ахмет сидел, притаившись в кустах, глядел, вздыхал и зубами скрипел. А ночью, когда совсем стемнело и лесорубы спать легли, из верхних пещер донесся крик.

— Э-э-эй, люди! Не рубите лес, не то худо будет!

Несколько раз тот крик повторился. Кто говорил, человек это, а кто — не иначе, как дух. На другую ночь опять тот же крик:

— Не губите ле-ес! Не то худо будет!

Некоторые струхнули, говорят: «Надо уносить ноги». А торговец на них с руганью:

— Какого-то полоумного, — говорит, — мужика испугались! Делайте свое дело. А нужно будет — и власти с нами, и оружие найдется!

Только он об оружии заикнулся, оно и отозвалось: невесть откуда бахнул выстрел, и пуля угодила в коня под сержантом. Сробел полицейский, и к вечеру его и след простыл. У торговца под буками люлька была привязанная. Грянул выстрел — бечевки, на которых люлька держалась, оборвались, и плюхнулся голубчик наземь. Помчался он в общину. Там сразу крик, гам, полетели сторожа лес прочесывать, да ведь это все равно, что иголку в стоге сена искать.

Торговец остался ночевать в общине. Ночью из пещеры опять тот самый голос:

— Не трожьте лес, не то худо будет!

А на другой день, ближе к вечеру, вспыхнула лесопилка, взлетело пламя аж до самого неба. Забили в барабаны народ скликать, но никто не пришел пожар гасить. Гасили одни лесорубы, да и те не шибко старались, так что лесопилка тихо-смирно сгорела дотла.

Торговец сел на мула и уехал. За ним и лесорубы. Остались одни ели поваленные, и все поутихло. Не было тогда в наших краях телеграфов-телефонов, чтоб страх на людей наводить. По-прежнему Ахмет из пушчонки палит, речка течет, лес шумит... Но только недолго это длилось.

Как-то вечером прибыли двое стражников, взяли с собой старосту — и прямиком к Ахмету в дом. Жил он вместе с матерью. Жена у него померла, а второй раз жениться он не стал. Староста кликнул его, Ахмет вышел, тут стражники его и схватили. В одной рубахе, как был, но при фуражке форменной. Поволокли его в управу, затолкали в подвал и стали бить смертным боем, чтобы сказал, кто лесопилку поджег. Дубасили его, ногами топтали, кипятком шпарили, соломой горящей жгли, но он как воды в рот набрал. Утром скрутили ему руки веревками и погнали в город. Гуськом шли: Ахмет со связанными руками — впереди, за ним — один стражник с ружьем, позади — второй. Тропка под сплетенными ветками вилась, стражники и не приметили, когда Ахмет веревки перегрыз, руки себе высвободил. Отвел он одну ветку, отпустил, и та стражника по глазам как хлестнет! С обоими стражниками справился. Отнял патроны, штаны с них снял и отпустил на все четыре стороны. А сам воротился в село с двумя ружьями: на одном плече — одно, на другом — другое. Отыскал в подвале свою фуражку, надел, а управителям общинным так сказал:

— Либо будете смирно сидеть, либо все село спалю! Один у леса хозяин, и хозяин тот — я!

Так-то оно так, да сыскался и другой хозяин, и наслал он конных стражников, взвод ли, эскадрон ли, не скажу. Ахмет подгадал, когда они проедут, и выкатил пушку к ущелью, набил ее ломом железным и прицелился. А как показались стражники, закричал:

— Ворочайтесь назад, не то свинцом угощу!

Те позамешкались, но капитан ихний отматюкал их и погнал вперед. Тогда Ахмет пальнул из пушки, лошади стражниковы попадали одна на другую, а сами стражники врассыпную бросились. И уж больше никто к нам носа не показывал — ни акцизные, ни стражники. Целое лето! Ахмет знай себе лес стережет, пастухи огарки да головешки подбирают, речка течет, лес шумит... А ветер золу да пепел развеял, так что и не распознать, где лесопилка стояла. Только Ахмет больше дома не ночевал и ружья своего из рук не выпускал. Одной рукой ест и пьет, другую на курке держит. Домой к себе и в управу не показывается. От людей держится подальше, оврагами не ходит... Точно зверь лесной.