Шрифт:
– И чего встал столпом, – спросил кто-то, набрасывая на плечи теплый плащ. – Сам пойдешь или на руки взять?
– Только попробуй.
Плащ пришелся кстати. Почему-то про теплую одежду Лихо не подумал.
– Перчатки надень. – Себастьян протянул собственные, толстые и на меху.
Спускаться не помогал, но держался сзади, и как-то легче становилось от понимания, что он – рядом. Заговорил только в коляске, которая ждала у входа.
– Прости.
– За что? – Лихослав сидел нахохлившись. Мерз. Он как-то привык к теплу и покою госпиталя, и даже когда ему разрешили выходить в маленький садик, покидал палату неохотно.
Страшно было.
Кому признаться… страх хуже стыда. И только в палате среди серых стен, единственным украшением которых был Вотанов крест, он чувствовал себя спокойно.
В саду же вспоминал клены.
И сумерки.
И серую фигуру в плаще… все казалось – взметнутся руки, сминая воздух. И будет больно.
– За все. – Себастьян перестал улыбаться.
– Ерунда…
…он ведь приходил, и часто.
Приносил книги, убирал газеты, точно и вправду стыдился того, что в них писали. Читал. Рассказывал что-то, почему-то Лихославу было невероятно сложно следить за этими его рассказами, он терялся в словах.
И не отвечал.
Апельсины принимал. И яблоки, круглые, с полупрозрачной тонкой кожурой, такие только в имении и росли, и, значит, Бес за ними в поместье ездил.
О яблоках рассказывать было легко и еще о том, что Бес помогал с перевязками, и когда Лихо разрешили садиться, сажал, потому что у самого Лихослава духу не хватало… и заставлял на ноги встать.
Ходить не учил, но…
Ему не за что было просить прощения.
– Я тебя в это дерьмо втянул, – сказал Бес, поднимая воротник плаща, – и я виноват, что…
Он и сам получил.
Лихо знал.
Удавка. И удар ножом, и клинок мало не дошел до сердца, и если так, то выжил Бес исключительно ввиду врожденной выносливости.
А может, просто чудом.
– Отец приходил. – Бес помог выбраться из коляски.
Привез не домой, а на свою квартирку, и обстоятельству этому Лихо был рад. Домой не хотелось совершенно.
– Зачем?
Лихо с плащом сам справился и с перчатками и выдохнул с облегчением немалым: в четырех стенах он чувствовал себя много спокойней.
– Поговорить. Садись. Чай? Кофе? Пироги?
– Чай. И пироги. С чем?
– А кто ж его знает… с чем попадется.
Попался с кислой капустой, что было в общем-то неплохо.
– Предложил мне титул. – Себастьян есть не стал, выглядел он… раздраженным? – Заявил, что был не прав тогда… и что ты вряд ли оправишься… и если так, то он в своем праве признать тебя недостойным наследником.
Наверное, этого следовало бы ожидать, но все равно было больно. Себастьян же, вылив чай в горшок с фикусом – судя по печальному виду и обвисшим листьям, растение чаевничало неоднократно, – плеснул в кружку виски.
– Я послал его лесом… ну не лесом, но послал.
– Почему?
Отойди титул к Себастьяну, разве это не было бы справедливо? По праву рождения, по…
– Ты еще спрашиваешь? – Бес удивился. И удивление его было непритворным, к этому времени Лихо уже приноровился чувствовать братца.
Играть тот любил и умел, но… сейчас он не играл.
– Спрашиваю. – Лихо держал свою кружку обеими руками и остывающий чай нюхал настороженно, пытаясь в запахах травы найти… что?
Сам не знал.
– Лихо… ты и вправду думаешь, что мне этот титул нужен?
– Не только титул, но и…
– Что? Земли? Сколько тех земель осталось? Майорат и кое-какие огрызки? Семейное имение? Ну да, ностальгия меня порой мучит, но не настолько же!
Он осушил кружку одним глотком.
– Да и не в том дело, а… я не хочу становиться князем, Лихо.
– Почему?
– Заладил как попугай… почему, почему… потому. Мне нравится моя жизнь. Титул – это… это только на визитных карточках красиво. В остальном… обязательства и снова обязательства… и еще… и нужно будет думать, как не просадить остатки хельмовых земель… и имение содержать, а я не представляю, за кой ляд я его содержать стану… разбираться с арендаторами… в Совете опять же… нет, туда папаша нас до последнего не пустит. Он же, пока в Совете торчит, считает себя очень важным… вершитель судеб.
– Ты на него злишься?
– Злюсь. Еще как злюсь, Лихо. И не понимаю…
– Чего?
– Почему ты не злишься. – Бес швырнул кружку в стену, а когда квартирная хозяйка выглянула, лишь руками развел, мол, само собой получилось.
Она же лишь головой покачала да поинтересовалась, не принести ли свежего чаю…
– Удивительная женщина, – сказал Бес, когда она вышла. – Невероятно крепкая нервная система… я бы себя давно уже убил. Я злюсь не из-за себя. Я ж говорю, этакая жизнь не по мне… вот в управлении интересно, правда, Евстафий Елисеевич ругался жутко, но теперь уже не посмеет на бумагах держать. Я ж лицо познаньской полиции.