– Кислоту, – сказал Джереми. – Вы имеете в виду ЛСД?

– Да. Я видел, как кровь бежит по моим артериям и венам, словно моя кожа прозрачна. Я видел кости, словно в рентгеновских лучах. Это невероятно. Я слышал звуки так, словно они были трехмерными. Тиканье часов. Изумительно. Мать вошла в комнату и застала меня за тем, что я пытался вылететь в окно. Я видел, как кровь течет и в ней. – Я помнил все это так ясно, хотя мне было около пяти лет. – Я не понимал, почему она так рассердилась. Тот мужчина засмеялся, и она дала ему пощечину. – Я помолчал. – Она в самом деле пыталась держать меня подальше от наркотиков. Думаю, она умерла от героина, но уберегла меня даже от его запаха.

– Почему вы думаете, что она умерла от героина?

Я налил еще шампанского.

– Кое-что на скачках говорили. Маргарет и Билл. Вскоре после того, как я переехал туда, я зашел в гостиную, когда они ругались. Сначала я не понял, что речь шла обо мне, но, когда они увидели меня, они резко замолчали, и я понял. Билл говорил: «Он должен жить с матерью», а Маргарет перебила: «Она героинистка». Тут она увидела меня и замолчала. Смешно, но я был так польщен, что они считают мою мать героиней. Я почувствовал приязнь к ним. – Я криво ухмыльнулся. – Только через много лет я понял, что хотела сказать Маргарет этими словами – «она героинистка». Я спросил ее потом, и она рассказала мне, что они с Биллом знали, что моя мать принимает героин, но они не больше меня знали, где ее искать. Они, как и я, догадывались, что она умерла, и, конечно, гораздо раньше меня поняли почему. Они не рассказывали мне, жалели. Добрые люди. Очень добрые.

Джереми покачал головой.

– Простите, – сказал он.

– Да ладно. Это было давно. Я никогда не тосковал по матери. Сейчас думаю, что, наверное, должен был бы, но – не тосковал.

Я тосковал по Чарли. Когда мне было пятнадцать, некоторое время я очень горевал по нему, а затем вспоминал его уже смутно, время от времени. Я почти каждый день пользовался наследством Чарли – буквально, в смысле фотооборудования, и в переносном смысле – теми знаниями, которые он мне дал. Каждый мой снимок был моей признательностью Чарли.

– Попытаюсь выяснить что-нибудь у телевизионщиков, – сказал Джереми.

– О'кей.

– А вы навестите бабушку?

– Наверное, – вяло сказал я.

Джереми слегка улыбнулся.

– Где нам еще искать? В смысле, Аманду. Если ваша мать повсюду подкидывала вас, то она наверняка так же поступала и с Амандой. Вы об этом не подумали?

– Подумал.

– Ну, и?

Я молчал. Все эти люди… Так давно… Хлоя, Дебора, Саманта… безликие тени. Я никого из них не узнал бы, войди они сейчас в комнату.

– О чем вы думаете? – спросил Джереми.

– Ни у кого из тех, кому меня подкидывали, не было пони. Меня никогда не оставляли там, где сфотографирована Аманда.

– О, я вижу.

– И я не думаю, – сказал я, – что тех же самых друзей можно было заставить присматривать и за вторым ребенком. Я и сам очень редко возвращался на одно и то же место. Моя мать по крайней мере равномерно распределяла нагрузку.

Джереми вздохнул.

– Это так неправильно…

– Я мог бы найти одно место, где я жил, – медленно, неохотно проговорил я. – Наверное, я мог бы попытаться. Но там… там спустя столько лет могут жить другие люди, да и вряд ли они знают что-нибудь об Аманде.

– Этот шанс! – Джереми прямо-таки вцепился в эту возможность.

– Очень слабый.

– Стоит попытаться.

Я выпил немного шампанского и задумчиво глянул в кухню, где на столе лежала мусорная коробка Джорджа Миллеса, и смутная мысль вдруг выкристаллизовалась в моем мозгу. Очень даже стоит попытаться. Почему бы и нет?

– Я не расслышал вас, – сказал Джереми.

– Да. – Я посмотрел на него. – Можете остаться, но я хотел бы провести остаток дня над разгадыванием другой загадки. К Аманде это отношения не имеет. Нечто вроде охоты за сокровищами… но сокровища может и не оказаться. Я просто хочу кое-что выяснить.

– Я не… – растерянно сказал он.

Я встал и принес коробку. Положил ее на стол.

– Скажите, что вы об этом думаете, – сказал я.

Он открыл коробку и вытряхнул оттуда содержимое. Брал одну фотографию за другой и клал их обратно. На лице его предвкушение сменилось разочарованием, и он сказал:

– Это же просто… ничего…

– Мгм. – Я протянул руку и вытащил кусочек казавшейся чистой пленки в два с половиной дюйма на семь. – Посмотрите на свет.

Он взял кусочек пленки и поднял его.

– Какие-то пятна, – сказал он. – Очень слабые. Едва различимые.

– Это снимки, – сказал я. – Три снимка на пленке в двадцать кадров.

– Ну… их же не видно.

– Не видно, – согласился я. – Но если я буду осторожен… и удачлив… мы увидим.

– Как? – Он был озадачен.

– С помощью усиливающих химикатов.

– Но зачем? К чему стараться?

Я цыкнул зубом.

– В этой коробке я нашел кое-что интересное. Все это хранил один великий фотограф, который к тому же был странным человеком. Я просто думаю, что, может быть, еще кое-что из этой коробки вовсе не такой хлам, как кажется.