— А шовный материал?

— Тоже немецкий. Во время наступления к нам попало некоторое количество немецкого медицинского оборудования. Работа с трофейным материалом требует некоторых навыков, а Густав Карлович ими обладает в совершенстве. Поэтому он и взялся их использовать.

Блин! Мало того, что как-то не по-русски залатали, так ещё и эти девчонки лезут, щупают, дышат… У чёрненькой торчащая перед моим носом грудь только что халат не прорывала! До этого меня только почтенные матроны перевязывали… Смутное волнение, ощущаемое раньше, переросло в видимое беспокойство. Причём видимое невооружённым глазом. Молодые врачихи прыснули, а старшая медсестра, не моргнув глазом, сказала, что это нормальная реакция организма и чтобы они привыкали. Обращаясь уже ко мне, добавила:

— Ну что вы насупились? Радоваться надо — вот видите, всё работает. Значит, контузия на самую важную для вас, мужиков, функцию не повлияла.

Я и сам знаю, что не повлияла… Только вот сижу сейчас как дурак, красный и смущённый… Хотя, конечно, и радуюсь, а то мало ли как бы оно повернулось. Бегал бы как тот грузин в поисках мацони…

Ещё через две недели, когда я уже начал чувствовать себя забытым и покинутым, нарисовались Гусев с Шарафутдиновым. Сначала за дверью услышал возмущённый писк медсестры, а потом довольное ржание. Этот смех нельзя было спутать ни с чьим другим. Так только Серёга может ржать, после того как ухватит барышню за филейные части — счастливо и самозабвенно. А через секунду в дверь скользнул наш подрывник, за которым топал Гусев. Майор орлом оглядел палату и ещё с порога начал вопить:

— А вот и наш сокол сизокрылый! Отощал, позеленел, но к сестричкам пристаёт, мне уже рассказали. Значит, всё нормально! Жить будешь долго и счастливо!

И мужики осторожно, чтобы не зацепить плечо, принялись меня тискать, попутно выставляя из вещмешка разные вкусности. Потом Серёга извинялся, что так долго ко мне вырваться не могли, но я его особенно не слушал. Расчувствовался, блин, так, что аж отвернуться пришлось. Соседи по палате деликатно вышли покурить, а мужики стали рассказывать последние новости. Их было не так уж много. Судя по тому, что наши группы сейчас разнюхивали обстановку в районе Николаева, то, похоже, следующий удар будет нанесён именно туда. Рассказали и чем закончился мой неудачный ночной бой. На шум стрельбы вовремя подтянулись пехотинцы и немцев сумели отогнать. Меня же сначала отправили в ПМП, а потом уже в тыл. Как раз успел вернуться Колычев, который очередной раз показал себя отцом-командиром и полетел со мной. Ещё рассказали, что в Ярославле и Ульяновске будут строиться заводы по производству «студебеккеров» и «доджей 3/4». Чем наши уломали американцев и что за это пообещали, парни были не в курсе, но строительство уже идёт вовсю. Это Гусев в Балашихе узнал от парней, которые новую самоходку курсантам показывали. Совершенно новую. С орудием 100 миллиметров. Но фронте уже несколько раз мелькали «Тигры», и весь наш технический парк сразу стал проигрывать в классе. Что тридцатьчетвёрки с новым орудием, что самоходки с 85-миллиметровым. То есть они, конечно, могли бороться с бронированной кошкой, но при этом соотношение потерь было 1:8, причём не в нашу пользу. Давала о себе знать гораздо лучшая оптика, а также запредельная дальность и бронепробиваемость 88-миллиметровой дуры, установленной на T.VI. Да и в небе появился какой-то новый «фокке-вульф». Вернее, его модификация. Валит наши МиГи и ЯКи только шум стоит. Я, правда, от соседа лётчика про этот самолёт уже слышал. Слышал также и то, что у нас пытаются довести до ума новый ЯК с улучшенными характеристиками. Как лётными, так и в вооружении. Потом Серёга хлопнул себя ладонью по лбу и извлёк из второго вещмешка форму. Обычную полевую, но с погонами! На ней были прицеплены все мои регалии, которые я во избежание потери держал у наших радистов. Оказывается, в начале февраля вышел приказ по армии — о переходе на новую форму и введении единых званий. Погоны были ещё огромным дефицитом, но мужики постарались их добыть для меня. Самим не досталось, но о товарище позаботились. Очередной раз растрогавшись, поблагодарил друзей.

— Ну так ведь тебе, как болеющему, нужны положительные эмоции. Вот и расстарались.

Гусев подмигнул и добавил:

— Себе мы по приезде тоже добудем, ты не сомневайся!

— Да я и не сомневаюсь. А когда вам назад?

— Епрст!

Серёга глянул на часы и начал ускоренно прощаться. После того как они убежали, в палату вернулись майор с подполковником.

— Давай, мужики, угощайтесь.

Я кивнул на тумбочки, на которых горой высились продукты.

— Вот это дело, а то без доппайка ноги можно протянуть! Хорошие у тебя друзья, капитан!

Майор, потирая руки, двинул к вкусняшкам, но потом остановился. Проследив направление его взгляда, внутренне усмехнулся. А разглядывал он мою гимнастёрку, аккуратно разложенную на стуле. Там было, на что посмотреть. Боевик, Красная Звезда и в заключении — орден Ленина со Звездой. Не хватало только моей, потерянной ещё в Крыму Отважной медали. Но и без неё, набор впечатлял. Летун, глянув туда же, только присвистнул:

— Говоришь, всё больше по тылам отсиживался? Да в штабах? В свете вновь открывшихся фактов возникает вопрос— по чьим тылам отсиживался? А, товарищ капитан?

Рассмеявшись, глядя на ошарашенную физиономию Вити-танкиста, ответил:

— Ну да, по тылам, а по чьим — вы же не уточняли? Ладно не парьтесь, лучше давай порубаем, а то у меня уже слюнки текут.

Ну и порубали. Чем бог, в лице Серёги и Марата, послал. Пожалели, что запить практически нечем. Но с красивой бутылки трофейной граппы ослабленные организмы развезло конкретно. Так что нам хватило. Мужики меня начали стыдить за то, что их наколол и заставил себя за штабного держать. Я отшучивался. Потом обсудили введение погон, потом перспективы продолжения наступления, потом медсестёр Иру и Ларису, потом пришёл врач и дал всем звездюлей. Прооравшись, забрал вторую бутылку и новую форму, сказав, что в палате держать это всё не положено. Забирая, разглядел на форме Золотую Звезду и, смущённо хмыкнув, сказал, что бутылку отдаст послезавтра, на день Красной Армии. Продукты же заберёт медсестра, чтобы не пропали в тепле, и тоже выдаст их на праздник.

А ещё через месяц я ехал в лимузине на подмосковную дачу Лучшего Друга Советских Детей. Ко мне, ещё за неделю до выписки, пришёл представитель местного НКГБ и лично в руки дал предписание, обязывающее через восемь дней прибыть в Москву. Получив роспись в корешке, он протянул листок бумаги с номером и сказал:

— Вот мой телефон. Когда будете готовы, позвоните, за вами придёт машина, которая отвезёт вас на аэродром.

После чего, откозыряв, ушёл.

Машина действительно появилась после звонка и доставила к самолёту. После не очень продолжительного полёта, уже на подмосковном аэродроме пересел в другую, которая и привезла меня на знакомую фазенду. Всю дорогу думал — на хрена я понадобился главе государства. Сам на встречу не напрашивался и, что сейчас говорить, не знаю вообще. К сорок третьему году мои знания истории на военном поприще — стремились к нулю. Уж очень сильны были изменения.

Машина подкатила к крыльцу, и я, пройдя всю процедуру передачи из рук в руки, дошёл до человека из охраны, который проводил к двери. Постучав, выждал несколько секунд и открыл её, жестом приглашая войти. Надо же, хозяин кабинета за время, прошедшее с последней встречи, совершенно не изменился. Не то что не постарел, а наоборот — бодрее выглядеть стал. С другой стороны — на фронтах всё хорошо, с чего бы ему переживать и плохо выглядеть? Сделав положенные три строевых шага, вытянулся по стойке смирно: