— Что там? Что там? — спросил сквайр, дрожа от волнения. — Не скрывайте от меня. Я могу вынести. Роджер…

Они оба подумали, что он упадет в обморок; неизвестность была хуже всего.

— Миссис Осборн Хэмли здесь, — сказала Молли, — Я написала ей, что ее муж очень болен, и она приехала.

— По-видимому, она не знает, что произошло, — заметил Робинсон.

— Я не могу видеть ее… я не могу видеть ее, — повторял сквайр, удаляясь в угол. — Вы пойдете, Молли, правда? Вы пойдете.

Молли простояла в нерешительности минуту или две. Она тоже избегала встречи с ней. Робинсон вставил слово:

— Она выглядит слабой, несла большого ребенка, я не успел спросить, сколь далеко…

В этот момент дверь мягко отворилась, и прямо перед ними появилась маленькая фигурка в сером, явно готовая упасть под тяжестью собственного ребенка.

— Вы Молли, — сказала она, не сразу заметив сквайра. — Девушка, которая написала мне. Он иногда говорил о вас. Вы позволите мне пойти к нему.

Молли не ответила, именно в такие моменты глаза говорят возвышенно и исчерпывающе. Эми прочитала их выражение. Все, что она сказала, было:

— Он не… о, мой муж… мой муж! — Ее руки расслабились, она покачнулась, ребенок вскрикнул и протянул руки за помощью. И эта помощь пришла к нему от его дедушки, как раз перед тем, как Эми без чувств упала на пол.

— Maman, maman! — закричал мальчик, пытаясь вырваться, чтобы вернуться к ней, туда, где она лежала. Он вырывался так сильно, что сквайру пришлось поставить его на пол, и он пополз к безжизненному телу женщины, которой Молли поддерживала голову. Тем временем Робинсон бросился за водой, вином и кем-то из служанок.

— Бедняжка, бедняжка! — произнес сквайр, склоняясь над ней и заново плача, видя ее страдания. — Она очень молода, Молли, и должно быть, любила его сильно.

— Без сомнения, — быстро согласилась Молли. Она развязывала шляпку и снимала поношенные, но аккуратно починенные перчатки. У женщины были мягкие, пышные черные волосы, оттенявшие бледное, невинное лицо, маленькие, примечательные смуглые руки[3], на которых единственным украшением было обручальное кольцо. Ребенок обхватил ручонками ее пальцы и прильнул к ней в горестном плаче, все больше и больше причитая: «Maman, maman!» Ее рука дрогнула, губы задрожали, сознание понемногу возвращалось. Она не открывала глаз, но крупные, тяжелые слезы потекли из-под опущенных ресниц. Молли удерживала ее голову на своей груди; они попытались дать ей немного вина, но она отвернулась, а затем отвергла и воду. Наконец, она попыталась сказать: «Уведите меня, — произнесла она, — в темноту. Оставьте меня одну».

Поэтому Молли и служанка подняли ее и увели, положили на кровать в лучшей спальне в доме, и затемнили комнату, в которой уже царил полумрак. Сама Эми не помогала им и не отвергала все их действия. Но в тот момент, когда Молли выходила из комнаты, чтобы принять вахту за дверями, она скорее почувствовала, чем услышала, что Эми заговорила с ней.

— Еда… хлеб и молоко для малыша.

Но когда ей самой принесли еду, она только уклонилась и отвернула лицо к стене без слов. В спешке ребенка оставили с Робинсоном и сквайром. По какой-то неизвестной, но самой удачной случайности он невзлюбил красное лицо и грубый голос Робинсона, и выказал несомненное предпочтение своему дедушке.

Когда Молли спустилась вниз, сквайр кормил ребенка с более мирным выражением на лице, чем за все эти дни. Мальчик то и дело отказывался брать хлеб и молоко, чтобы показать свою нелюбовь к Робинсону словом и жестом: поступок, который только забавлял старого слугу, в то время как весьма радовал попавшего в более привилегированное положение сквайра.

— Она лежит очень неподвижно, не говорит и не ест. Я не думаю, что она плачет, — сказала Молли, не дожидаясь вопроса, поскольку сквайр в данный момент был слишком занят своим внуком.

Робинсон вставил свое слово:

— Дик Хейворд, он чистильщик обуви в Хэмли Армз, говорит, что карета, на которой она прибыла, выехала из Лондона в пять утра, и пассажиры рассказывали, что она много плакала в дороге, когда думала, что люди не видят. Она не выходила перекусить и отдохнуть, а оставалась, чтобы накормить ребенка.

— Она совершенно измотана, мы должны дать ей отдохнуть, — сказал сквайр. — Полагаю, этот паренек заснет у меня на руках. Благослови его Бог!

Но Молли выскользнула из комнаты и отправила гонца в Холлингфорд с запиской для отца. Ей начинала нравиться бедная незнакомка, и она не знала, чем можно ей помочь.

Молли выходила время от времени посмотреть на девушку, едва ли старше ее самой, которая лежала с открытыми глазами, по-прежнему неподвижная, словно мертвая. Она нежно укрыла ее и время от времени давала ей почувствовать свое присутствие и сочувствие. Это все, что ей было позволено сделать. Сквайр был увлечен ребенком, но величайшая нежность Молли была отдана матери. Не то, чтобы она не восхищалась крепким, смелым и здоровым мальчиком, все части тела которого и каждый квадратный дюйм одежды указывали на нежную и бережную заботу о нем. Через некоторое время сквайр произнес шепотом: