«Ой, не пьется горилочка,
не пьются меды,
как бы шинкарям проклятым
не нажить беды!
Ой, не пьется нынче пиво,
а я буду пить.
Не будете, вражьи паны,
на Украйне жить.
Соберемся в воскресенье,
на Фастов нагрянем:
шляхту в белые рубахи
одевать мы станем.
Не в белые, а в красные...
Гулять не устанем.
Своего отца родного,
старого помянем,
полковника фастовского
славного Семена.
Пойдем, хлопцы!
Вам со мною
не будет урона».
У Перепяти поспали,
до света вставали
и в Фастове утром рано
казаки гуляли.
«Приди к нам из Межигорья,
Палий, поскорее,
погляди-ка ты на Швачку,
на его затеи!»
В Фастове затеял дело, —
есть такие вести, —
пало шинкарей и шляхты
не сто и не двести,
а тысячи. И площади
багровыми стали.
И все шинки, все костелы,
как свечи, пылали.
В самом замке небольшую
церковку святую
не сожгли. В той церкви Швачка
поет аллилуйю.
Хвалит господа веселый,
а Швачке седлают
коня его вороного —
погулять желает
он в Быхове прославленном
да с Левченко вкупе
топтать трупы шинкарские,
шляхетские трупы.