Между 1448 и 1459 годами в официальных грамотах митрополита Ионы и соборов восточно-русских епископов история будет переписываться еще несколько раз в угоду менявшейся политической конъюнктуре. Вероисповедные причины в поставлении Ионы отыщутся задним числом лишь после 1454 года (когда будет восстановлено православное патриаршество в Константинополе) и особенно с 1459 года (когда возникнет нужда конкурировать с Киевским митрополитом-униатом, признанным властями Великого Княжества Литовского). Как бы то ни было, Иона умер в 1461 году, ничего не зная о том, что уже через десяток лет его объявят первым автокефальным русским митрополитом. Сам себя он считал митрополитом Константинопольского патриархата и, возможно, даже получил грамоту с утверждением своего титула от православного патриарха Геннадия Схолария. Преемник Ионы Феодосий был избран по его завещанию, положенному на престол Успенского собора в Кремле; предполагалось, что благословение патриарха на это когда-нибудь будет получено. Но вместо этого Феодосий в 1464 году добровольно оставляет престол: официально – по состоянию здоровья, реально – из-за невозможности сработаться с великим князем Иваном III. Еще в 1475 году Феодосий будет жив и заниматься литературной деятельностью, так что дело было явно не в недостатке здоровья. Следующий митрополит, Филипп, поставляется в Москве совершенно без всякого канонического обоснования, если не считать таковым требование великого князя и его новую идеологию, согласно которой греческие патриархи уже не могут сохранять православие под турецкой властью. Шансы на признание легитимности Филиппа в Великом Княжестве Литовском изначально близки к нулю, а тут еще и тамошний униатский митрополит Киевский Григорий приносит покаяние перед Константинопольским патриархом и получает от него прощение и признание (1466), так как местные власти осознали бесперспективность униатства. Канонически Григория обязаны признать и в Москве, но, разумеется, Иван III допустить этого не может. В результате происходит окончательный разрыв, и Московская церковь вместе со своим первым по-настоящему автокефальным митрополитом Филиппом попадает под патриаршее отлучение (1467). Тут и создается государственный культ митрополита Ионы, который не будет принят нестяжателями.

Поводом для создания нового культа стала перестройка Успенского собора в Москве, потребовавшая перенесения мощей похороненных там московских митрополитов. Тогда, в 1472 году, тройку святых митрополитов Киевских, которые правили из Москвы, составляли Петр (перенесший в Москву Киевскую кафедру в 1325 году) и митрополиты-исихасты конца XIV – начала XV века Киприан и Фотий. Вместе с их мощами переносили и тело недавно скончавшегося митрополита Ионы. Официальный панегирик в честь этого события написал главный агиограф эпохи Пахомий Серб, или Логофет. Он «приписывает» Иону к трем святым московским митрополитам и, доказывая его святость, сообщает о двух чудесах, случившихся при его мощах после перенесения. Постепенно культ Киприана и Фотия будет вытеснен культом нового состава «трех святителей Московских» – Петра, Алексия и Ионы.

Так культ митрополита Ионы возникает изначально в качестве официального и официозного. В 1531 году на судилище против Вассиана Патрикеева, близкого ученика Нила Сорского, прозвучит обвинение в непочитании этих самых, воспетых Пахомием Логофетом, «святых мощей» митрополита Ионы. Вассиан ответит, что ему неизвестно, чтобы Иона был чудотворцем. Если бы в скиту Нила Сорского или хотя бы Кирилло-Белозерском монастыре, где жил Вассиан, было принято совершать память Ионы вместе с тремя святителями московскими, то такой ответ Вассиана, да и само обвинение были бы невозможны.Отъезд Нила и Иннокентия на Восток совершился уже после запрета властями Москвы церковного общения с Константинопольским патриархом и каноничным Киевским митрополитом. Как в этом своем действии, так и позднее, нестяжатели не проявляли особого уважения к каноническому авторитету московских митрополитов (пишу «московские» с маленькой буквы, так как это не титул, а место их пребывания; точный титул этих митрополитов, отказавшихся в конце XV века от борьбы за титул «Киевских», науке неизвестен, а неофициально они сами себя именовали «всероссийскими»). Впрочем, это не означало для нестяжателей, что решения Киевских митрополитов и Константинопольских патриархов должны были восприниматься беспрекословно. Из-за тяжелых политических условий, хотя и тяжелых по-разному, до 1503 года не удавалось прекратить святительскую чехарду ни на престоле патриарха в Константинополе, ни на престоле митрополита в Киеве (то есть в Новогрудке), и тут возникали разные канонические нарушения. Самое тяжелое из них касалось незаконно низложенного Киевского митрополита Спиридона (рукоположен в 1475-м, эмигрировал в Москву ок. 1483 года, где был сразу арестован; умер после 1503 года). Он проведет многие годы под нестрогим домашним арестом в Ферапонтовом монастыре и станет близким другом нестяжательского монашества, которое, разумеется, будет игнорировать его официальное церковное отлучение. В среде этого монашества он имел репутацию духовного человека и значительного церковного писателя. Поэтому, в частности, именно его попросили создать Житие Зосимы и Савватия Соловецких (1503).

Нило-Сорский скит

Где-то в 1480-е годы, вскоре после возвращения в Россию, Нил вместе с Иннокентием и еще несколькими монахами создают скит вблизи речки Сора, в болотистой местности на расстоянии около 20 километров от Кирилло-Белозерского монастыря. Если Кирилл и Ферапонт, как и многие другие отцы-основатели, создавали свои монастыри в особенно красивых местах, то Нил постарался найти место как можно некрасивее – для чего ему в том прекрасном озерном краю, должно быть, пришлось постараться.

Такая же отрицательная эстетика проявится и в устройстве деревянной церкви – как можно более простой. Нил будет вспоминать историю из Жития святого Пахомия Великого (одного из основателей египетского монашества в IV веке): монахи одного из его монастырей показали Пахомию только что построенную ими красивую церковь; Пахомий поднатужился и перекосил один из опорных столбов для крыши, исказив пропорции здания. Мораль: внешняя красота нужна для мирян, а для монахов она только вредна, так как стремится отвлечь от красоты подлинной. Этот эпизод так нравился самому Нилу, что он пересказывает его в своем главном сочинении об уставе скитской жизни – так называемом «Предании» (в сохранившемся подлиннике, написанном рукой самого Нила, оно называется «О жительстве от святых писаний», то есть «Из святых писаний: о том, как жить»).

Пахомий был создателем общежительного монашества, а не скитского, но Нил во многом ориентировался и на него тоже. В частности, к уставам Пахомия восходил запрет на прием неграмотных – очень жесткое требование для общества, в котором грамотен был лишь ничтожный процент населения. В монастырях Пахомия проблема решалась за счет того, что все неграмотные проходили обязательное обучение грамоте – под угрозой изгнания из монастыря. Ситуация Нила была другой, так как он принципиально не брал в скит новоначальных монахов, а в Кирилло-Белозерском монастыре новоначальных учили грамоте. Обязательность знания грамоты очевидным образом следовала из принципа «спасения по книгам», сформулированного в послании к Гурию Тушину. Несмотря на руководство старца, скитское житие все равно предполагало провождение большей части времени в уединении, и, кроме того, никто не мог дать гарантии, что монаху не придется когда-нибудь оказаться в изгнании и одиночестве.

Вообще говоря, идея скитского жития у Нила – это не идея совершенно автономного вида монашеской жизни, а лишь возможность развития для тех, кто уже начал свою монашескую жизнь в общежитии кирилловского типа.

Единственная на долгие годы церковь скита была посвящена Сретению Господню. Посвящение этого храма содержало яркий и понятный монахам символизм. Чтобы осознать его сегодня, нужно вспомнить, что конкретно выделяли в празднике Сретения исихасты. Главный исихастский святой Григорий Палама в середине XIV века в своей проповеди на этот праздник говорит о Сретении как встрече с Богом, к которой приводит девственная и молитвенная жизнь, даже если она начинается после пребывания в браке: «…тому, тело которого стало храмом Божиим по причине Духа и в котором обитает Дух Божий, – необходимо быть чистым или по крайней мере укрощать себя, и таким образом постоянно пребывать незапятнанным, удерживая проявляющиеся страсти, и проявлять старание для стяжания святости и целомудрия и бежания от всякого блуда и нечистоты, дабы всем нам, с веселием, вечно пребывать с Нетленным Женихом в чистых Брачных Чертогах». Видимо, это и хотел сказать Нил о смысле жития в скиту.

Монахи жили в кельях-избушках, по одному, а кельи располагались так, чтобы никто никому не мешал, но связь между кельями не исчезала. Из каждой кельи можно было видеть вдали другую келью, но только одну, да и то на таком расстоянии, чтобы оттуда не доходили звуки вроде чтения келейного молитвенного правила. Между кельями был оставлен лес, и устав скита запрещал его вырубать, так как он обеспечивал изоляцию келий друг от друга; лес для хозяйственных нужд валили в стороне от скита.

Обязательной для монахов была бедность. Запрещалось иметь не только рабов, наемных слуг или хотя бы «трудников» из мирян, но даже домашний скот. Рукоделие разрешалось лишь такое, которым можно было заниматься, не выходя из кельи. Такое рукоделие было особенно удобно совмещать с Иисусовой молитвой (многократно повторяемой со вниманием «Господи Исусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго»), на которую по келейному распорядку дня вообще отводилось довольно много времени.