Шрифт:
Миша был даже застенчивым. Что, согласитесь, позволительно при таком росте.
Он вернулся домой поздно вечером, после работы и тренировки. Уставшие ноги привычно перебирали ступеньки всех восьми пролётов, ведущих на четвёртый этаж «хрущёвки».
Дома царил привычный бардак. Тут и там валялись вещи и пустые бутылки. Переполненные пепельницы щетинились окурками.
На кухне шло пиршество – жена и её брат осваивали четвёртый литр пива. Миша сел на скрипучую табуретку в углу и налил себе кружку. Мрачно посмотрел в окно.
Варианта было всего два. Присоединиться к этому внезапному празднику либо выставить всех к чёртовой матери и лечь спать. И если Миша готов был склониться ко второму варианту, то Мойша предпочитал первый.
Пиршество шло по обычному сценарию – то вздымаясь на волне необъяснимой любви к окружающим, то проваливаясь в водоворот внезапной ненависти к миру.
В один из таких провалов, уже глубоко за полночь, жена неожиданно запустила кружкой Мише в голову.
Кружка пришлась хорошо. Чувствовалось, как расходятся живые ткани, лицо заливает кровью.
Ни слова не говоря, Мойша побрёл в ванную, оставляя за собой кровавые следы. Кое-как умылся, приостановил кровотечение. Он слушал, как из крана успокаивающе льётся вода. Но при этом внутри него что-то переполнялось, будто в какой-то невидимый сосуд падали последние, самые последние капли…
Он вышел из ванной, взял участников банкета за шиворот (кажется, жена была в правой руке, а её брат – в левой) и молча вынес из квартиры. Захлопнул дверь и вернулся в ванную.
Картина в зеркале не утешала – зияющие разрезы нужно было зашивать. Не переодевая окровавленной одежды, Миша поплёлся в травмпункт.
Вернулся он уже под утро. Походил по квартире, пнул ногой пустую бутылку. Сел на кровать. Потом лёг, не раздеваясь, и укрылся одеялом.
В это время в квартире сверху грянула музыка. Глубокие басы сотрясали тонкий потолок «хрущёвки». Стёкла вторили им мелодичным звоном.
Миша устало откинул одеяло, встал, захватил свой спортивный снаряд, валяющийся в комнате, и направился к двери.
Поднимаясь по лестнице, Миша рассуждал о том, что надо поговорить культурно. Точнее, так рассуждал Мойша. Ведь он – человек вежливый.
Звонка почти не было слышно за грохотом музыки. Тем не менее, сосед открыл дверь. Перед ним стоял человек в окровавленной футболке, с перебинтованной головой и с молотом в руке. То, что он произнёс, было ещё более удивительным:
– Выключите, пожалуйста, музыку, сука!!!
Как понятно, первую часть фразы придумал Мойша, а уже её окончание – не спавший всю ночь, раненный кружкой Миша.
Сосед оторопел. Только так можно объяснить его совершенно неуместную реакцию. Рассказывать человеку, держащему в руке молот, о своём праве шуметь с восьми утра – как минимум неосмотрительно.
Мойша решил, что необходимы ещё какие-то убедительные и вежливые слова, дабы воззвать к совести соседа.
– Я что, блядь, неясно сказал? – спросил Миша, поднимая молот…
Сосед затрясся и рывком захлопнул дверь.
Мойша постоял ещё чуть-чуть и поплёлся вниз по ступеням, уныло таща за собой спортивный снаряд.
Он снова лег и накрыл забинтованную голову подушкой.
– Надо было хоть дверь ему искорёжить, – подумал Миша.
– Зачем? – парировал Мойша.
В этот момент музыка наверху стихла.
– Странный день, – подумали они вместе.
Миша уснул быстро, а Мойша долго ещё ворочался.
Спорт, воспитание и 9 бутылок
Отдых в докапиталистические времена был занятием таким же сложным, как работа или тщетные походы по магазинам.
Конечно, можно было с унижениями выбить профсоюзную путёвку в какой-нибудь санаторий у моря. Но это сразу же предполагало наличие массовика-затейника, режима дня и постоянного вещания из репродуктора.
Помню, как в одно дождливое утро бодрый советский голос произнёс:
– Здравствуйте, товарищи отдыхающие! Московское время – восемь часов! На улице – прекрасная погода! Небо серое! Без просветов!
Но даже такие путёвки в безоблачное серое утро доставались не всем.
Поэтому многие предпочитали отдых с палатками. Нет, это были не завзятые «походники», бренчащие на гитарах «Как здорово, что все мы здесь» где-то в глубине леса. Это были обычные ленинградские и московские семьи, чудом накопившие на старенькие «Запорожцы» и «Москвичи». Они уезжали в Прибалтику, где продукты были вкуснее, а мусора было меньше, расставляли палатки на берегу какого-нибудь озера и спокойно отдыхали весь положенный трудящимся отпуск. Без затейников и репродукторов. С примусом и почерневшим котелком.