– Да, конечно. Да ты о чем?

– Слушай. Если бы я позвала тебя на берег вот сейчас и навсегда. Пошел бы ты? – Она впилась глазами в его лицо, заранее торжествуя.

– Не пошел бы, Муся.

– Сказал все-таки, ах ты, милый! Я сегодня влюблена в тебя, командир, как будто мы только что познакомились. Пройдет полчаса, и мы расстанемся, потому что так надо. Ты не уйдешь отсюда ради меня, и я не попрошу тебя об этом, хоть и стосковалась по тебе.

– Н-не знаю. Эх, Муська, если бы можно было взять отпуск...

– Да молчи ты, экий дурной! – топнула она ногой в досаде. – Ничего не понял, так я и знала! Ты умеешь мыслить только прямыми линиями и совсем не знаешь себе цены. Пожалуй, ты думал, что я забыла тебя. Ну вот и есть, вижу, что думал. А я тебе расскажу, что со мной было, когда вы в море бедовали. Тиликает репродуктор, и я знаю, что это про тебя, про вас, и ничего не понимаю, и зареветь нельзя, – гордость мешает. Но теперь все прошло, ты со мной, и мне так хорошо...

Они обнимались, стоя у полуоткрытой двери, и сквозняк путал их волосы и шевелил распустившиеся концы Мусиного платка.

– Пойдем же к тебе, – блаженно лепетала Муся, – нельзя же здесь...

В эту минуту снаружи грянул оглушительный металлический вой, в котором потонули все звуки. Мусины губы шевелились, произнося еще что-то, но он не слышал ее и только видел, как постепенно твердели ее влажные глаза и исчезало их сияние. Потом гудок оборвался, и они стояли, неподвижно держась за руки, как бы ободряя друг друга.

– Кончилось, – сказала Муся спокойно. – Я не думала, что время пройдет так скоро. А ты и не показал мне свою каюту, командир, – добавила она со смешанным выражением лукавства и грусти, – теперь мне надо уходить.

– Не спеши... Сегодня было мало времени из-за пассажиров с «Узбекистана». Обычно можно побыть гораздо дольше. Скоро у нас введут выходные рейсы, и тогда три дня в месяц мы будем вместе... Мы свое возьмем, Муся.

Они вышли на палубу, и Муся опиралась на его руку, с любопытством разглядывая проходивших мимо матросов. На пристани рабочие оттягивали шланги, протяжно скрипевшие в шарнирных узлах. По сходням сбегали женщины, придерживая юбки, словно перебираясь через лужу. Навстречу им взбирался Гусейн. На голове его копной сбились бинты, и теперь он был похож на араба в чалме.

– Почему ты здесь? – накинулся на него Басов. – Ведь мы договорились! Послушай, Мустафа...

– Я только хотел предупредить тебя... «Агамали» грузится на четвертой пристани. Сейчас я встретил ихних ребят возле дежурной лавки. «Мы, – говорят, – машины заново перебрали. Теперь покажем вам, как надо бегать!» А я говорю, мол, интересно будет посмотреть, – он покосился на Мусю и сдвинул бинты, падавшие на глаза. – Одним словом, поднажать надо, Александр Иванович.

Муся сбежала на пристань и махнула рукой.

– Ты проводи-ка вот эту женщину, – сказал Басов, подталкивая Гусейна, – она мне родня.

– О-о! – удивился Гусейн. – Да когда же ты успел?

– Иди, иди, сходни снимают, – торопил Басов, краснея.

Муся улыбалась и делала знак губами.

– Александр Иванович, насосы остановили, – отрапортовал моторист Газарьян, появляясь в дверях машинного отделения.

– Хорошо. Заглушить грузовой двигатель! Кто на вахте?

– Механик Задоров. Есть заглушить!..

Загремели опущенные сходни, и на баке взвизгнул пронзительно шпиль. Узкая темная щель между пристанью и судном увеличивалась, в ней проступили опрокинутые очертания корабля. Взвились и растаяли над ютом белые кольца дыма.

Аня Мельникова шла быстро, Григорий едва поспевал за нею. «Она точно спасается от меня, — подумал Григорий, — кажется, я что-то не то говорил. Как сердце колотится! Хоть бы ответила что-нибудь...»

Он искоса взглянул на девушку и продолжал:

— То, как я сейчас объяснялся в любви, — глупо и старомодно и доказывает, что сам я безнадежно дряхл и неповоротлив. И в самом деле смешно: сижу на школьной скамье и люблю девушку, которая моложе меня на двенадцать лет. Точно забрался в виноградник: сладко и стыдно, и выругать могут.