Он допил вино и отодвинул стакан.

– Я с вами не согласна, – вдруг сказала девушка. – На парусных судах люди несут тяжелую, неблагодарную работу. Они не могут совладать с морем и рады, когда им посчастливится выйти сухими из воды. Это и есть их романтика, по-моему. Только ведь это минутная радость, а будни у них тяжелые и скучные. Мне больше нравится романтика достижений. Подводники достают корабли со дна моря. Ледоколы идут в Арктику. Это жизнь! Главное, нет границ человеческим возможностям. Сегодня на дне моря, завтра под океаном или на Северном полюсе. Может быть, это сделаю я... или вы. Почем знать? Нет, борьба с природой только еще разгорается. Сколько впереди побед! Когда вы говорили о винтах, мне очень понравилось. А потом вы все испортили, – закончила она с ласковой гримасой.

Касацкий опустил голову.

– Вы правы, – сказал он со смирением, – я грубый и невежественный моряк – и только...

– Э, нет. Вы очень толковый, очень! Только романтику вы видите не там, где надо.

Они помолчали, взглянули друг на друга и засмеялись.

А в купе, которое занимала девушка, продолжали играть в домино. Темнолицый парень с силой ударял ладонью по скамье, выбрасывая кости. Удары звучали резко и оглушительно, как выстрелы.

– Потише бы, Гусейн, – мягко сказал старичок, разложивший перед собой кости в виде забора, – может быть, спят рядом, а вы...

– Ни черта не видно, – сказал парень, смешивая кости. – Темно. Надоело.

Он поднялся, сплюнул в окно и сел на место.

– Послушайте, – заговорил он, придвигаясь, – вы ведь доктор, кажется. Верно?

– Ну, доктор.

– Вот и скажите мне, доктор, что такое запой?

– То есть какой запой? Алкоголизм, что ли?

– Ну, пусть алкоголизм, все едино. Но что это такое? Болезнь или нет?

Доктор погладил бородку.

– Безусловно, да. Привычка организма к алкоголю идет рука об руку с отравлением, перерождением тканей. Тяжелая болезнь. И она передается по наследству, заметьте!

– А как лечат от этой болезни?

– К сожалению, есть только одно верное средство, – сказал доктор, улыбаясь, – бросить пить.

– Хорошее средство.

Парень вытянул ноги, прислонился к стенке и затих. Он докуривал папироску, и в темноте казалось, что он держит в зубах уголек.

– А вы запиваете, стало быть? – полюбопытствовал доктор.

– Предположим.

– Бросьте, Гусейн. Обязательно бросьте!

– Будьте покойны...

Замолчали. Доктор посидел немного и полез за корзинкой с провизией. Аккуратно разложил на коленях газету и вытащил крутые яйца, хлеб, цыпленка. Нащупал бутылку с водкой, но оставил ее и быстро закрыл корзинку.

– Славная птичка, – сказал он, прожевывая цыпленка, – хотите кусочек?

– Не хочу, – отозвался Гусейн. – Слушай, доктор.

– Ну?

– Можно ли судить человека за то, что он болен?

– Не понимаю.

– Очень просто! Вы, например, запойный, или, по-вашему, алкоголик, сделали два-три прогула, и вот вас судят общественным судом с обвинителем за красным столом и все такое. Правильно это?

– М-м... Правильно, конечно. То есть я говорю вообще. Видите ли, Гусейн, алкоголизм мы называем болезнью в том смысле, что он сопровождается болезненными явлениями, отравлением организма и так далее. Но от вас зависит положить этому конец, перестать употреблять алкоголь. Если вы этого не делаете и вдобавок нарушаете дисциплину, вас судят. Судят не за то, что вы больны, а за отсутствие воли к выздоровлению. Понимаете?

– Очень просто!

– Вы живете в коллективе, Гусейн, а в коллективе отсутствие доброй воли часто равносильно преступлению. Вы должны были сделать, но не сделали, – преступление, так сказать, пассивное, но... преступление.

– Довольно. Все ясно!

– Уж вас не судили ли, чего доброго?

– А пожалуй, что и так!

– За что же?

– Да все за это.

Гусейн поднялся, и его большое тело заслонило окно, В купе стало темнее.

– Осудили меня крепко, – сказал он спокойно: – вышибли из комсомола, списали с корабля. Что я теперь? Меченый люмпен...

– Не говорите вздора, – сказал доктор строго. – Как это случилось?

– Да просто. У меня, доктор, это вот как бывает. Работаю месяц или два, а то и три, думать забуду, как оно пахнет, спиртное. Потому что я знаю за собой эту слабость и говорю себе: цыц! Но все-таки она сидит во мне, болезнь моя. Сидит и ждет той минуты, когда я ослабею и не смогу удержаться. Потому что бывают у меня состояния, когда я сам собою недоволен и когда мне кажется, что и другие на меня смотрят волком. А ведь без столкновений не проживешь ни в дружбе, ни в работе. Вот и кидаешься на людей. И все-то делается противным, безнадежным.

– Так это нервы. За что вас судили?

– Извольте! Я ведь судовой моторист. Машина на судне – первое дело, и я человек нужный. Машину я знаю как практик, по опыту, по привычке, не то что судовой механик. Тот сначала учился, изучал машину по книге, а потом уже получил практику. Мне бы тоже интересно узнать, что к чему, да как узнаешь? Механик говорит: делай. Мое дело – исполнять. Привязался я к нему как-то: почему да отчего? Он оборвал: делай, не разговаривай! Не нужно ему, чтобы я знал, когда он сам знает и на себя надеется. А меня заело. Почему он свои знания при себе держит? Кажется мне, что я не хуже его понимать могу. Поругались мы на стоянке в порту. Тут эта самая минута и подошла... Одним словом, потребность запить. Я и запил моментально.