Желание Меншикова взять Батурин имело и личные причины. Когда был получен донос Кочубея и Искры, на защиту гетмана встали не только его лучшие друзья из окружения царя Петра — тайный советник Шафиров и граф Головкин, но и он. Разве не был Александр Данилович на стороне Мазепы, когда тот жаловался на несправедливость судьбы и сравнивал себя с безвинно оклеветанной злодеями-старцами библейской Сусанной, а своего самого рьяного защитника графа Головкина — со всевидящим пророком Даниилом? Верил он хитрому старику-притворщику, верил. Стоит вспомнить о своем благодушии и доверчивости по отношению к Мазепе, как от стыда начинает жаром пылать лицо.

Поэтому именно он, невольный пособник Мазепы, и не кто иной, должен принять решительные и неотложные меры по пресечению последствий измены, не позволить ей распространиться дальше по Украине, не дать проникнуть в казачьи полки в Польше и Лифляндии, на границе с Белоруссией и под Смоленском. Самым ощутимым и болезненным для Мазепы ударом явился бы захват его столицы одновременно с разгромом вернейшего сподвижника полковника Чечеля и уничтожением заготовленных для шведской армии припасов. Но как с его силами овладеть Батуриным? Ждать подмоги от Голицына или царя — безрассудство, поскольку шведы могут оказаться у города раньше, но еще большее безрассудство — ничего не делать. Петр может простить ему неудачный штурм крепости, но бездеятельности и нерешительности — никогда.

Значит, штурму Батурина быть при любых обстоятельствах! Разве успех баталий и захват городов зависит только от численности солдат, количества пушек, высоты крепостных стен? Разве не могут отказаться сражаться против единоверцев и недавних товарищей по оружию оставленные Мазепой в крепости полковые казаки, как сделали это есаул Скиба, сотник Головля и неизвестный князю куренной атаман, сбежавший от изменника-гетмана уже из шведского лагеря? Да и разве все сердюки Чечеля очутились среди защитников Батурина по доброй воле?

Из рассказов бывалых генералов и по собственному боевому опыту Меншиков знал, что на конечный результат любого сражения влияет множество причин, порой самых незначительных и не берущихся в планах военачальников в расчет. Кто знает, возможно, и при штурме Батурина решающую роль сыграет именно такая причина, которую ни он, ни Чечель не могут предвидеть? Поэтому вопрос о штурме гетманской столицы решен окончательно, и да здравствует Господин Великий Случай!

Первый штурм был предпринят днем. Вначале собранные в одно место русские орудия открыли огонь по небольшому участку крепостной стены, затем на приступ двинулись два пехотных полка, немного позже — третий. Конечно, Меншиков понимал, что стрельба маломощных полковых пушек почти не причинит вреда валу и стенам, однако будет моральной поддержкой своей пехоте и приведет к потерям среди вынужденных появиться на стенах защитников крепости.

Штурм захлебнулся, едва начавшись. Частый и меткий огонь картечью остановил атакующие колонны еще на подходе к валу, а когда пристрелявшиеся чечелевские пушкари стали засыпать их разрывными бомбами, те начали пятиться. Напрасны были команды офицеров продолжать движение вперед, не дала результата попытка нескольких смельчаков-сержантов, бросившихся бегом к стенам, увлечь за собой солдат — шрапнель поражала атакующих рядами, а осколки рвущихся бомб выкашивали вокруг себя людей десятками. Провожаемые хохотом и улюлюканьем защитников Батурина, штурмующие начали отступать, а вслед им с вала скатились с полдюжины бочек со смальцем с приколотыми записками, в которых русским предлагалось загодя смазать салом пятки, чтобы успеть удрать при появлении казаков Мазепы и кирасир короля Карла.

Марыся наблюдала за неудачным штурмом вместе со Скоропадским. Она впервые в жизни видела залитое кровью и заваленное убитыми поле сражения, стонущих раненых, проносимых мимо нее на носилках или ковыляющих при поддержке товарищей. Особенно тягостное впечатление произвели на нее получившие тяжелые ранения солдаты, которых уже ничто не могло спасти от смерти. Санитары попросту не обращали на них внимания, оказывая помощь тем, кто мог выжить и нуждался в скорейшей перевязке или доставке на операционный стол. Брошенные на произвол судьбы, осыпаемые картечью и пулями, затаптываемые в беспорядке отступающими товарищами, эти бедняги из последних сил уползали от рва, оставляя за собой в грязи кровавые полосы.

Как не походило это на геройские атаки и победные штурмы неприступных крепостей, о которых прежде слышала Марыся от ухаживавших за ней офицеров. Чувствуя подступавшую к горлу тошноту, зажимая нос от запаха свежей крови и порохового дыма, она в конце концов не выдержала:

— Иванку, — обратилась она к Скоропадскому, равнодушно наблюдавшему за происходившим, — но это не сражение, это... побоище. Христиане безжалостно убивают христиан, обрекают раненых на телесные страдания и душевные муки.

Тот в ответ рассмеялся.

— Христиане убивают христиан? Покажи, где ты видишь христиан? Человек, спрятавший крест под солдатским мундиром, перестает быть сыном Божьим, несущим ближнему любовь и радость, а становится воином, взявшим в руки оружие для убийства себе подобных и уничтожения трудов их. Ты смотришь на гренадера, что собрал в подол свои кишки пополам с грязью в надежде, что Божье заступничество либо искусство хирурга спасут его, и плачешь от сострадания к нему? А ты бы спросила, для чего сей раб Божий, залив водкой глаза, лез на вал чужой крепости? Нести слово Божие или проповедовать любовь к ближнему? Нет, чтобы всадить свой штык-багинет в брюхо сердюку и выпустить из него кишки, как делал это прежде с поляками, шведами и прочими недругами, да только на сей раз судьба распорядилась по другому. Это война, Марысенька, и на ней нет христиан, а есть солдаты, которые сегодня убивают, а завтра умирают сами.