Спасибо маме, к этому времени, времени эмиграции уже лежавшей на одном подмосковном кладбище, дай бог ей чтоб земля была пухом, спасибо маме, учительнице французского, не лупила Мишеньку, а лаской, терпением и хитростью, вдолбила в головенку советского ребенка чуждые слова, купила его на детективы, на французском, с заманчивыми обложками и где брала - непонятно...Спасибо мамочка, если б не французский твой, а ставший моим - караул был бы.

Приехал Майкл в Париж туристом, но сразу сунулся куда надо, нашел, кого надо и буквально через пару месяцев стал Михаил Данилов не туристом, а эмигрантом, получил вид на жительство и естественно, право на пахотьбу.

А дальше одни обломы, хотя любой совок радовался бы безмерно, что еще придурку надо - вид на жительство, право на пахотьбу, есть где жить, есть работа, сыт, обут, одет и если хочешь, то и пьян...Но Майкл то не совок и ехал сюда совсем не за этим, сунулся было он по адресам, что еще в Москве наковырял, как сразу и началось.

Сквот Хвоста в разгоне, сам Хвост давно хайра состриг и в искусство подался, больше между Питером и Москвой тусуется, чем по Европам... Такой же облом и по остальным адресам - все устарели, все недействительны, все уехали и не оставили своих координат...и мест тусовок нет в сранном Париже, и молодежь на его прикид смотрит как на шкуру мамонта, все эти при дредах, ссученных хайрах в валенок, шмотки ориентально-роково-космическо-хер знает какие, вроде и сквоты есть, и сэйшена гремят, но все не то, все не то, все не то...

И понял Майкл, что остался один в этом чужом и чуждом ему мире, и нет у него ни брата хипа, ни сестры хипушки, ни герлы любимой, и заплакал Майкл тогда слезами жгучими почти каждую ночь, но не вернутся в юность, суки, не войти дважды в одну и туже лужу от портвейна, и рассеялись облака от когда-то выкуренной травы.. И открылось ему в голом мерзком виде пустота его бытия, и понял Майкл - поменял он счастье на свободу...и не видать ему счастья теперь, как ушей своих, а быть ему свободным и одиноким, как альбатрос над Гольфстримом...

И снова полились слезы в ночи, пытаясь хоть немного оживить засохший Париж, но все напрасно. И Москва, и Париж слезам не верит, и пусть плачет неудачник, и пусть он бьется головой об мягкую подушку, скрипит зубами, но все будет напрасно...

Придет жаркое утро, затем жаркий день, затем гнойный вечер и снова упадет покровом ночь, промелькнет так незаметно - в пьянстве с совками из русского сквота и переливании из пустого в порожнее с ними же неделя отведенная на отдых, и вновь ненавистная работа, и так неделя за неделей, месяц за месяцем, за плечами уже почти год такой бессмысленной жизни, и не успеешь оглянутся, Майкл, как станешь старым, лысым и ни на хер негодным цивилом-жлобом, а кто же ты сука сейчас, как не поганый цивил, ведь у тебя от прежнего, от прежнего тебя, паскуда, только хвост жидкий и остался, а в душе-то пусто...

За распахнутыми настежь окнами жила своей ночной жизнью Крымская улица - скрипела тормозами автомашин, слышались какие-то крики и возгласы, смех, музыка и гнусавое пенье про "малютку с грудями"...За распахнутыми настежь окнами был синий, со сполохами рекламы ночной Париж, прожаренный и прокопченный жарой, зноем и бездождьем, если есть такое слово в русском языке, во французском точно нет...Майкл валялся, конечно, на истерзанной кровати, ни в одном глазу сна как не бывало, хотелось напиться в смерть или шмыгнуться какой-нибудь дрянью и двинуть кони от передозняка, нет, это была не ностальгия, такой херней он не маялся, не тянуло его в Совок поганый, просто было ему здесь сильно одиноко... И не было герлы...Даже горевать без стеба не можешь, недаром мама родная говорила - Мишенька как клоун, ради красного словца не пожалеет родного отца...

Папа, Майкл видел его один лишь раз, перед самой этой паскудной эмиграцией, специально нашел в оставшихся от мамы бумагах старые бланки-переводы присылаемых алиментов на Мишеньку, и сходил-съездил в ближайшее Подмосковье в богом забытый Загорск, ранее - ныне Сергиев Посад.. .Эх мама, мама, у кого брала ты эти жалкие рубли, как же у тебя рука поднималась принимать эти крохи, эту лепту... даже если ради меня, единственного и непутевого, то нет тебе все равно оправданья и спросится с тебя в судный день, мама моя любимая. ..Папа был старенький, немощный, такой весь сухонький старичок в черной длиннополой одежке за высокой кирпичной стеной...Папа был монахом.

Майкл сел на кровати, луна освещала желтым студию, в свете ее натасканная из помоек мебельная дрянь не так паскудно выглядела, ему захотелось пить, просто пить, он точно помнил, в маленьком его холодильнике, что так приятно гудит из кухонного угла, есть двухлитровая бутыль, он купил, не помню только, вчера, позавчера или приснилась просто, надо встать и проверить...Но нет сил.

Майкл оттер остатки слез тыльной стороной ладони, опухшие глаза, ебаный бинокль! слегка болели, щипало от слез, надо умыться, он встал с кровати и сразу увидел - за шторой кто-то есть! Притаился...

Ну все, докатился до шизофрении, пора к психиатру, уже глюки появились, охренеть можно, надо отдернуть штору, что б самому себе, дураку, показать что там нет ни хера...Майкл шагнул было к шторе, как из-за нее выглянул бутон огромнейшего цветка с жалом, покачивающимся в сумерках желтого лунного света. .. Так, снова вперло, видать правильно в сквоте говорили, что "кристалл" и по второму разу впереть может, ну уж хрен, суки, я не удолбанный и не смотря на глюки, контроль над собой держу...

Тем временем или другим временем, может быть в это самое время, а может и раньше или позже, но паскуднейший цветок все вылезал и вылезал из-за шторы, вонь от него уже докатилась до Майкла - ох ни хуя себе, глюки! глюки не только зрительные, но и органы обоняния коснулись, попытался блеснуть перед самим собой эрудицией Майкл, но страх холодком стал подбираться к ногам, цветок все покачивался, как в кафе, ну сука, жало все больше и больше, уподобляясь кнуту, стегало по сторонам, и вся эта картина, так же как и в кафе, гипнотизировала Майкла, он не мог оторвать глаз от всей этой картины, хотя одновременно с этим он прекрасно знал - это глюки...