Шрифт:
Я смотрю в окно, на убегающую вдаль волю, и слезы от ветра глаза застилают, наворачиваются. Вспомнил я, что день рожденья был недавно, да забыл я о нем. Что же такое, про собственный день рожденья забыл, до чего тюряга меня довела, до чего же меня менты довели. И обидно мне, и горько…
А на коридоре снова капитан мордастый кричит, не успокоится никак:
— Зеки-уголовники, деньги приготовили, одеколон, водка, сигареты блатные с фильтром, колбаса нарезанная, огурцы соленые, картофель отварной! Все как в лучших домах, все как в лучших ресторанах! И расценки ресторанные, нищету прощу не беспокоиться!
Оторал веселый капитан и к себе в купе скрылся. А солдаты забегали по вагонам, разнося заказываемое. Вот и к нашему отсеку морда пришла, рыжая да знакомая. Он нам решку при посадке открывал, чтоб не утруждались.
— Что будем брать, уголовнички?
Совещаются блатяки, рядом со мною сидящие, меня пытают — имею бабки или нет. Отвечаю — нет. А жаль…
Несет солдат мордастый заказанное, решку ему другой отпирает и принимают покупатели сразу наверх, на середку золотую. Черти внизу носами повели да слюну сглотнули: хорошо. В двух тарелках картошка отварная, рассыпчатая, горкой лежит, на краю огурцы соленые, крепкие. Две бутылки водки.
— Слышь, мужик, давай кружку.
— А на стенках останется? — спрашивает мужичок с багажной, с готовностью подавая требуемое.
— Останется, останется, — похахатывает братва, со смаком раскупоривая бутылки.
Отворачиваюсь лицом к стенке, что б не видеть происходящего. Денег-то у меня нет, что глядеть, как другие веселятся.
— Слышь, Профессор, — тыкает меня в бок Кривой:— А ты че, не хошь что ли?
Принимаю с благодарностью кружку поллитровую, алюминиевую. А в ней пальца на два прозрачной влаги. Оглядываю рожи уголовные, на меня весело глядящие.
— Ты че грустный, Профессор?
— На днях день рожденья был, а я забыл…
— Сколько стукнуло?
— Двадцать лет…
— Именины значит, а не просто пьянка! Держи подарочек! — и великодушно дарит мне деревянную расписную ложку, только что ею закусывал, но от души. Беру ложку, цепляю ею картофель и говорю:
— Будем толстенькими! С днем рождения, Володя!
Я глотаю водку. С навернувшимися слезами. Видно слезы те от водки, крепка зараза. Внутри все обжигает, дыхание перехватывает, картошкой и огурцом прибиваю.
Вот и на жизнь смотреть стало веселее, не так паскудно.
— Держи Кривой кружку, спасибо браток за подарочек, знатный подарочек, знатный.
Кривой, воодушевленный моими словами и водкой, покрикивает на собутыльников и мужиков на багажной полке:
— Слышь, братва! У братка, одного из нас, день рожденья, именины. Подарочек надо, подарки, не жмитесь, дарите, давай дари!
И потянулись блатяки и мужики к сидорам, и потекли ко мне немудреные подарки: носки, платок носовой, кусок пахучего розового мыла…
— Спасибо, братва, спасибо!
— Эх, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! — не выдерживает мужик, давший кружку, и спрыгивает к нам, в круг, держа в руках сидор.
— Значит так, братва, имею я полтинник, хотел до зоны сохранить, ну раз такое дело — берите в компанию, у меня и закуси еще завались…
Эх лихость народная, от нее и беды, и удачи! Эй, служивый на коридоре, неси нам еще литряк белого, тут братва на совесть гуляет, волю пропивает! Эх, гуляй, братва, от рубля и выше…
Напились мы всмерть. Видно, побои новочеркасские да баланда тюремная здоровья не прибавляет, наоборот. Напились и давай на весь вагон орать:
— Дело было в старину, в старину,
Под Ростовом-на-Дону, на-Дону, Базары, блядь, базары, блядь, базары!.. И в первый раз попал в тюрьму Я под Ростовом-на-Дону На нары, блядь, на нары, блядь, на нары!.. А в след за нами — и весь вагон! А потом следующую песню, да следующую, да следующую. Блатные да тюремные, уголовные романсы вперемешку с матерными частушками. Только затихнет в одном углу:— Я черную розу — эмблему печали,
В тот памятный вечер Тебе преподнес… Как из другого уже гремит:— Мать у Сашки прачкою была,
Заболев, в больнице умерла, Шухерной у Сашки был отец, Спился — позабыл его подлец!.. Только притихнут вчерашние малолетки, как сиплым голосом кто-то заводит, а братва подхватывает:— Мы бежали по сопкам,
Мы бежали на волю, Мы бежали где солнца восход! Дождик капал на рыла И на дула наганов, Нас ЧК окружило, Руки в гору кричит! Мы бежали на волю, Мы мечтали о воле, Те мечты растоптали Конвоира сапог!.. Так и доехали до Волгодонска. Шесть часов художественной самодеятельности. И конвой не мешал; пусть поет зековская братва, пусть. Напилась нашей водки, накипело, воли еще не скоро увидит, так пусть напоется вволю, в песнях тех душу отведет. В простых народных тюремных песнях… ГЛАВА СЕДЬМАЯ В проеме стоит майор, корпусняк. Невысокий и без дубины. Ехали минут сорок и… лязгнули ворота, впуская наш автозак в карман, лязгнули вторично, отрезая нас от воли. Все, приехали братва, Зона! Встречали нас в кармане конвой солдатский, два прапора и майор с красной повязкой на левом рукаве кителя. На повязке буквы «ДПНК».