чал.

Иногда я ее вижу, – начал он. – Во снах.

Питер посмотрел на него. Зачем он обманывает?

Не во снах, – признался Роман. – Я пробовал… это на себе.

Питер сначала не понял, но быстро осознал. То, о чем они не разговаривали, по- тому что когда у одного друга есть такая сила, не говорить о ней куда проще, чем гово- рить. Сила, скрывающаяся за его глазами, и значение этой силы.

Я смотрел в зеркало, и сказал себе увидеть ее, – поделился Роман. – Я все время ее чувствовал, но я сказал себе увидеть ее. И все потемнело, я почувствовал себя на по- роге чего-то и не знал, что по другую сторону, там, где тени. Но внутри был свет. И я знал, это свет ангела, а ангел это она.

Это она, – повторил он, словно это оспаривалось. – Она там, и я хотел подобрать- ся ближе, но не мог. Я испугался того, что могло случиться, если бы я зашел дальше.

Затем она начала звать меня, но она так далеко, что я мог ее только слышать, не видеть. И она говорила: «Ты должен обратить свое сердце в сталь».

Он закончил и посмотрел на Питера. Питер ерзал, ему неудобно. Он мог чув- ствовать, когда Роман собирался поднять тему о той ночи в часовне, и хотя он не был против стать отличным слушателем, отнюдь не горел желанием добровольно просить об этом. По правде говоря, у него почти не осталось воспоминаний о случившемся, и, тем не менее, он не хотел их приобретать. Вся суть возвращения из мертвых в том, что твоя жизнь продолжается, и он не желал на этом зацикливаться. Предчувствие неопла- ченного долга, о котором он совсем не хотел вспоминать или думать.

Почему ты сделал то, что сделал? – спросил Роман. – Почему тебе не было страшно?

Это был не тот вопрос, которого ожидал Питер. Сначала он был ошеломлен, потом рассмеялся и покачал головой, словно усмехаясь над неправильным произноше- нием слов иностранца.

Роман был сбит с толку, как китайский турист.

Что? – спросил он.

Я никогда в жизни не был напуган сильнее. Я бы мог никогда на это не решиться, если бы не знал, что вы тоже там.

Они замолчали. Роман смотрел на вершину холма, с семью оттенками вечнозеле- ного цветения.

Ебаные ангелы, – произнес он.

***

Снаружи, луна белоснежная как бивень кабана, и совы глядели на нее своими глазами, размером с монеты, в то время как в спальне не было ничего, кроме звука работающего мотора проектора. На стене, в качестве экрана, висела белая простыня, и проигрывался фильм, принадлежащий еще к эре немого кино, черно-белый с оттен- ком зеленого, который по моде тех времен, добавляли для создания атмосферы тайны и загадочности. На экране звуковая сцена – звуконепроницаемый театральный пави- льон, которая на самом деле не была звуковой сценой, но экспрессионистской деко- рацией, более того, там, где тени отбрасывались дуговой лампой прожектора, даже

самые прямые линии, казались грубой, шипастой мазней кисти художника. Факсимиле павильона, построенное в самом павильоне, иллюзия, пропущенная по кругу в вашем мозгу. Или наоборот. И в звуковом павильоне единственный актер, женщина. На ее глазах чрезмерно густой макияж, что было просто модой тех лет и ничем более. И в этом соборе бесконечности и избирательности искусства она танцевала. Танцовщица переживала, грустила по покрытым туманом горам дома, от которого была так далеко, и запредельно дальше от возможности вернуться в него, и этот танец некрасиво снят

на скорости шестнадцати кадров в секунду из-за технических ограничений того време- ни, вызывал одновременное ощущение ускоренного и заторможенного движения. Но

ущербность съемки, только придавала поэтичности движениям. Существенные истины обреченные потеряться при переводе. Существенность красоты, а не идеальности, с обреченностью стремления к последнему.

Оливия лежала в постели и смотрела, смакуя, как вино, многовековую боль в собственных костях, одновременно с тем, как женщина на экране медленно танцевала о своем горе, медленное путешествие домой, а при повороте спиной к камере, можно заметить ее собственные дефекты. Это было на спине танцовщицы, выше копчика, как рисунок горы, на рельефной карте, бледный, длиной с мизинец шрам – отпечаток по- сле грубой операции.

***

Питер, в своей комнате, проснулся от резкой боли в паху, которую изначально он по ошибке принял за острую нужду помочиться, но, когда добрался до туалета, понял, что не свою боль мочевого пузыря чувствует, а совершенно другую плоскость сигнала в целом. Он глупо стоял, с членом в руке, ожидая наводнения или падения метеорита или чего-нибудь еще, что могло так сильно подстегнуть его Свадхистану. Но тут он по- нял, и в тот же миг зазвонил телефон. Он не собирался на него отвечать. Он стоял там, уже зная. Звонки продолжались, пока наконец-то Линда не взяла трубку. Он услышал, как она ответила, а потом просто слушала. В конце ее разговора простое шипение: «О, нет, о нет, нет, нет, о, нет». Он натянул на себя свои трусы и, схватив свои собранные

в хвост волосы одной рукой, другой открыл дверцу шкафа над умывальником и вынул пару ножниц. Опустил крышку унитаза вниз и сел, отрезал хвост и разжал ладонь, выпуская пряди, они разметались по полу, когда он услышал приближающиеся к двери шаги и стал ждать нежного, нежного стука.

***

Прайс получил звонок, извещающий о постороннем в операционной, и отдал приказ не вставать на пути. Он повернулся и встал у окна кабинета, глядя вверх на небо и звезды.