Пузан тоже был здесь, в молчаливой толпе. Вся его злоба на Мелу куда-то пропала, и он демонстративно вздыхал и бросал на преступника жалостливые взгляды.

Синяки не было видно, но Мелу это не беспокоило. Может быть, странный пришелец с темной кожей поможет младшему брату, кто знает? Они, вроде бы, подружились…

— Мела, сын Арванда, — сказал Фарзой. — Вчера наш народ был опозорен перед лицом Смерти, которая пришла забрать к себе наших погибших. Я сказал, что виновный в этом позоре умрет. Ты слышал?

— Я слышал, — отозвался Мела, и его голос звучал, как всегда, отчетливо и звонко. — Я ведь был рядом с тобой, Фарзой, сын Фарсана.

Вождь поднял левую бровь, и шрам на его лице перекосился, багровея.

— Небесный Лось — Око Хорса, он не терпит лжи, — продолжал Фарзой. — Я говорил с ним всю ночь, желая открыть истину. Я говорил ему: «Дары для Тиргатао украл такой-то» — и Лось наливался алым гневом, отвергая неправду. И с каждым новым именем у меня отлегало от сердца, потому что невыносимо подозревать близких. Твое имя, Мела, я назвал последним. Я был уверен, что золото для Смерти скоро отыщется. И когда Лось остался спокойным и не стал отрицать сказанного мной, мне показалось, что я умираю. Трижды я повторял эти слова, показавшиеся поначалу глупыми и святотатственными: «Золото для Смерти украл Мела». И с каждым разом они становились все менее глупыми и менее святотатственными…

Мела склонил голову.

— Я знал, Фарзой, что тебе долго перебирать имена перед золотым Советником Истины, прежде чем ты доберешься до моего. У меня было время. Я успел бы уйти, если бы меня не задержали.

Вождь, казалось, был более удивлен, чем разгневан.

— Ты был гордостью моего сердца, Мела, — сказал, наконец, Фарзой. — Зачем ты навлек на себя такую бесславную смерть?

— Оставь меня жить, — спокойно сказал Мела, — и избавишь себя от этой муки.

Вождь долго молчал, глядя ему в лицо. Арванд, отец Мелы, умер от ран на руках Фарзоя, когда они вдвоем отбивались от большого отряда врагов. В те годы морасты завоевали соляное озеро и воздвигли на его берегу святыню воинского союза — Дерево Восьми Клыков. Оно было совсем молоденьким, когда они вживляли в него кабаньи челюсти. Оно хранило их удачу многие годы. Великое это богатство — соль. Летом она осаждалась на дно озера, ее выламывали и везли в деревню, где женщины очищали ее от ила, промывали, сушили. И всегда вокруг соли лилась кровь. На эту соль они выкупали своих пленных. Ради нее к народу Фарзоя приходили торговцы из самых разных, подчас очень далеких племен, в том числе и охотники из рода людей.

Серые глаза Мелы серьезно смотрели на вождя. Босой и связанный, сын Арванда стоял прямо, словно ни страх смерти, ни позор осуждения не могли его коснуться.

— Оставь меня жить, — повторил Мела. Не попросил, а посоветовал.

— Нет, — ответил Фарзой и повторил свой вопрос: — Зачем ты украл золото, Мела?

— Ты не захотел спасти моего брата, — сказал Мела. — Тогда я подумал, что смогу выкупить его. Я посмотрел на свои вещи и не нашел среди них ни одной, что мог бы предложить в обмен на моего Аэйта. После этого я украл.

— Я поступил разумно, отказав тебе. Твой брат — тень, а ты хотел рисковать ради него жизнью воинов. К тому же, он уже один раз провинился…

— Это так, — согласился Мела, — но он мой брат. Без него я сам становлюсь тенью.

— Не говори мне, что не можешь сражаться без этого сопляка и жулика! — вскипел вождь.

— Я отвечаю, — сказал Мела.

Великан громко всхлипнул. Мутные слезы потекли по его трясущимся щекам.

— Как они друг за друга… — пробормотал великан, гнусавя от избытка чувств. — Прямо как мы с господином Синякой…

Он сокрушенно потряс головой, потом, заметив, что на него смотрят, побагровел и отвернулся, отстукивая по земле какой-то варварский марш.

— Мела, — уже спокойнее проговорил вождь, — ты слышал, что было сказано у костра Тиргатао.

Мела слегка побледнел. Воин, стоявший справа от него, переложил свое длинное копье в левую руку, а правой схватил его за локоть. Вдвоем охранники поставили его на колени. По знаку вождя к ним подошла Асантао.

— Чего ты хочешь от меня, Фарзой? — безжизненным голосом спросила она. Черная Тиргатао, казалось, выпила ее силы, и колдунье не было дела ни до вождя, ни до старшего брата Аэйта.

Фарзой приподнялся, выбросил вперед руку, указывая на преступника растопыренными пальцами:

— Остриги ему волосы!

Асантао перевела взгляд на Мелу. Он стоял, не шевелясь, так, как его поставили. Не двинулся с места и тогда, когда женщина собрала в горсть его длинные волосы и, сильно дернув, срезала — сперва одну косу, потом другую. Она собрала отрезанные волосы Мелы в платок и бережно завернула их.

На мгновение Мела вскинул на нее глаза. Асантао была уже в обычной своей одежде, но не успела причесаться и смыть как следует уголь с лица и казалась тенью Смерти, которая несколько минут жила в ее теле.

— Прощай, Мела, — сказала она тихо и, не дожидаясь ответа, медленно ушла с площади, унося с собой его косы.

Местом казни служила большая скала, далеко к северу от деревни, там, где заканчивались болота. Это был край света для морастов — дальше скалы никто из них не заходил. По их представлениям, край обитаемого мира был самым подходящим местом для смерти.

Смертная казнь почти никогда не применялась в племени — морасты были гордым народом и крепко держались друг друга.

Под скалой на глубине почти пятнадцатиметрового ущелья были вбиты в землю копья, числом девять, остриями вверх. Не положено было смотреть, как умирает преступник, потому что морасты не наслаждаются видом чужих мучений. И говорить об этом тоже было запрещено — это было бы малодушием или недостойным злорадством. Тело забирали из ущелья на четвертый день, раньше к нему никто не смел приближаться. Если преступник оказывался жив, он оставался умирать у скалы, среди камней, и никто не должен помогать ему в этом.