Пригнувшись перед низкой притолокой, Синяка вошел. Сидевший на скамье Аэйт тут же вскочил на ноги. Он был очень растерян и не знал, куда себя девать.

— Не мельтеши, — сказал ему Эоган. — Согрей воду, завари чай.

Синяка сел на скамью и облокотился о стол. Кузнец навис над ним — широкоплечий, кряжистый.

— Значит, вот ты какой, — тяжело уронил Эоган. — У нас слыхали о тебе, но я не думал, что ты к нам заявишься.

— Почему? — Синяка в упор посмотрел на кузнеца. Даже в темноте его синие глаза ослепляли. Но смутить Эогана было трудно.

— Да потому, что мало чести в том, чтобы растоптать и уничтожить такой маленький народ, как наш, — прямо сказал Эоган.

— Всемогуществу не пристало мелочиться.

— Скажи, Эоган, — медленно проговорил Синяка, — почему ты считаешь, что всемогущество так губительно?

— Это закон, — ответил Эоган. — Так говорил Хозяин, когда я хотел выковать меч для одних побед и просил его помочь. Владеть всемогуществом — значит, пользоваться им, а это смерть и рабство для остальных. В конце концов, оно губит того, кто им наделен. И это только справедливо.

— Я не собираюсь никого убивать, — сказал Синяка.

На столе появился хлеб и чай в двух глиняных чашках — для хозяина и гостя. Подав угощение, Аэйт хотел улизнуть, но Синяка задержал его, взяв за плечо. Однако заговорил не с юношей, а с кузнецом.

— Ты дорожишь своим рабом, Эоган?

— Он не раб, — хмуро сказал кузнец. — Не трогай его, колдун.

— Твоя сестра хотела, чтобы я ушел. Я уйду, если ты отдашь мне его.

— Нет, — сказал кузнец.

С минуту он бесстрашно смотрел в ярко-синие глаза бродячего чародея, и Синяка первым отвел взгляд.

— Эоган, — повторил он, — этот мальчик попал к вам не по своей воле. Я пришел забрать его. Больше мне от вас ничего не нужно.

Кузнец покачал головой.

— Я не отдал его колдуну нашего племени. Почему я должен отдавать его тебе? Послушай, странник, я и сам знаюсь с силой и умею различать ее в других. Мое могущество — от Хозяина, в нем нет добра, потому я стараюсь не пускать его в ход. Наш колдун пьет чужую кровь и умывается чужой болью. А этот мальчишка наделен чистой и светлой силой, и будь я проклят, если не стану охранять его от ваших грязных лап.

Синяка выпустил Аэйта, но юноша не уходил. Он жался к плечу чародея и жалобно таращился на кузнеца.

— Давай спросим его, — предложил Синяка. — Раз он не раб, пусть отвечает.

Эоган посмотрел в испуганное лицо Аэйта и сказал очень мягко:

— Ты можешь выбирать, Аэйт.

Аэйт медленно зажмурился.

— Синяка, — прошептал он, — Мела с тобой?

— Да.

Тогда Аэйт открыл глаза и посмотрел прямо на Эогана.

— Пусть свет Хорса будет на твоем пути, Эоган, — сказал он дрогнувшим голосом. — Я хочу уйти к моему брату.

Считая разговор законченным, Синяка встал и двинулся к выходу. Эоган не пошевелился. Он только ссутулился, точно его придавила какая-то тяжесть. Аэйт сделал несколько шагов и вдруг остановился.

— Синяк, — сказал он нерешительно, — они ведь тут меня заколдовали… Я пытался было удрать, но не смог. Ноги сами приводили меня обратно.

Из полумрака донесся низкий голос Эогана:

— Это не моя работа. Можешь не смотреть на меня зверем. Это наш колдун…

— Я еще не знаю, как снять заклятие, — сказал Аэйту Синяка, — но что-нибудь придумаю. Ты мне веришь?

Не отвечая, Аэйт вцепился в его руку. Чья-то темная фигура появилась в дверях, и когда Синяка шагнул вперед, вихрем налетела на него, едва не сбив с ног. За синякиной спиной поднялся со скамьи Эоган.

— Что тебе нужно в моем доме, колдун?

— Кого привечаешь, кузнец? — завизжал в темноте колдун, размахивая руками. Амулеты и украшения, свисавшие с его одежды, мелодично звякали, но их тонкий звон заглушался скрипучим неприятным голосом. — Ты хочешь продать наше племя грязным морастам! А, гаденыш! — выкрикнул Алаг, протягивая к Аэйту костлявую руку и хватая его за косы. — Волосатая скотина! Я доберусь до тебя, и тогда десять кузнецов не смогут тебе помочь!

Аэйт молча, яростно отбивался.

— Оставь его, — сказал Синяка вполголоса.

Кузнец сдавил руку колдуна своими лапищами, так что Алаг скрипнул зубами от боли.

— Тебе сказали же, — процедил Эоган, — оставь его.

Алаг выпустил мальчишку, отступил на шаг и начал бормотать свои жуткие вирши, сотрясаясь всем телом в конце каждой фразы. Скрипучий голос, монотонно и ритмично повторяющий рифмованную ахинею, звон серебряных подвесок, резкие движения рук — все это внезапно сгустило в кузнице воздух. Огонь почти погас. Аэйт в смертной тоске обхватил голову руками и сел на пол. Даже Эоган привалился к стене плечом и тяжело задышал, а потом закашлялся.