– Что вы делаете, брат? Опомнитесь!

Бертран велел наемникам:

– Отпустите его, только оружие не отдавайте.

Те Константина выпустили.

Бертран шагнул к нему навстречу, опущенный меч в руке держа. Потом вдруг резко мечом дернул – Константин поневоле отпрянул.

Бертран засмеялся.

– Что стоите? – сказал он младшему брату. – Бегите, догоняйте жену! Не хотите же вы потерять Агнес де ла Тур, как потеряли ее приданое?

Константин хрипло спросил:

– Где Гольфье?

– Цел и невредим. Небось, возле дядьки Рено трется и ревет.

– Нет уж, – сказал Константин. – Мой сын никогда не плачет.

– В меня пошел, – хмыкнул Бертран. – Вы-то всегда были плаксой… Ну, идите, идите. Бегите к Адемару, похнычьте у него на плече. Может, опять вам войска в помощь пришлет, чтобы меня отсюда выкурить.

– Я ненавижу тебя, – проговорил Константин.

Бертран наконец подошел к нему вплотную, тронул за плечо и слегка подтолкнул к лестнице.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Ступайте, ступайте.

Проснувшись от странного шума, девочка Эмелина спросила:

– Почему так темно? Еще ночь?

– Ночь, – отозвалась служанка.

– Я ничего не вижу, – пожаловалась Эмелина. – Зажги факел.

– Боязно, – сказала служанка.

Дочка Бертрана прогневалась.

– Зажги! – повторила она. – Почему все шумят, если ночь?

Зажигая факел, служанка ответила:

– Ваш батюшка опять предал господина-то нашего. Нанес ему удар в спину, покудова тот спал и о худом не грезил.

Эмелина в кровати завозилась, вскочила, в необъятной рубахе путаясь.

– Батюшка опять Аутафорт захватил? – переспросила она. – Война?

– Война не война, – рассудительно сказала служанка, – а вот вам, моя госпожа, лучше бы поспать.

– Нет уж, я хочу посмотреть! А что батюшка сделал со своим братом?

– Выгнал, небось. Не убил же. Родная все же кровь…

– А госпожа Агнес?

– Госпожа Агнес вашему батюшке в рожу наплевала и сама ушла, – сообщила служанка. – Ох, опять все большой кровью кончится…

Эмелина сказала:

– А мне нравится Аутафорт. Я бы хотела здесь жить. Всегда.

Братья Эмелины в разбойном нападении на Константина не участвовали. Оба на отца обиделись: не доверяет он им, что ли?

Ибо таков был этот Бертран де Борн: сам с людьми зачастую бывал весьма высокомерен и небрежен; те же неизменно платили ему обожанием.

Едва только аббат Амьель узнал о предательстве, которое совершил Бертран де Борн по отношению к своему младшему брату, как от огорчения слег. Был аббат уже ветхим, хрупким, и огорчать его никак не следовало.

И вот приезжает в Аутафорт один монах из Далона. Верхом, всякое смирение отринув.

Да какое там – «приезжает»! Галопом прискакал, коня осадил и закричал у ворот во все горло:

– Отворяй, Бертран! Отворяй, безбожник! Живо отворяй ворота, говорю тебе!

Лучник Эмерьо на стене сидел, от скуки в пролетающих высоко ласточек целился, однако не стрелял – нравились ему птицы. А тут внизу орать начали, Бертрана поносить и требовать, чтоб в замок впустили. Для развлечения и в этого, который внизу бушевал, прицелился. Но и в него стрелять не стал: признал монаха, а Эмерьо был католик.

Цистерцианец на удивление быстро добился своего. Как только Бертрану сообщили, кто прибыл и с какими речами в ворота стучит, так сразу прибежал Бертран и самолично гостя встретил.

Тот, потом и пылью покрытый, тяжко дыхание перевел. Бертран его в тень проводил, на галерею, сам воды ему поднес.

И сказал цистерцианец:

– Аббат Амьель весьма огорчен.

– Знаю, – ответил Бертран.

Монах яростно на Бертрана поглядел, прямо в глаза:

– А вы не могли как-нибудь так сделать, Бертран, чтобы не огорчать аббата?

– Не мог, – сказал Бертран.

Монах кулаком ему погрозил.

– Ведь вы еще тогда знали, что предадите Константина, когда клятву давали и навеки примириться с ним обещали.