– Чем угодно поклясться мы готовы – не было! И давайте прекратим этот спор, недостойный благородных мужей.

Отошли в сторонку бывшие женихи Еленины, стали совещаться. Совещались долго, эмоционально, наконец, нахмуренные, возвратились на место.

– Ладно, сыновья Атрея, будь по-вашему, выступим вместе с вами единым фронтом против воровского гнезда троянского.

Братья аж просветлели лицами.

– Ну вот, другое дело, Я всегда верил в вас, друзья мои, – подвел итог Агагемнон, – в вашу честность и верность слову. И еще вот что скажу напоследок, уверен, вы со мной согласитесь: уж очень долго мы без войны, обросли жирком покоя и благополучия. Пиры, охота, игры, хозяйский учет – скукотища. Скажу более: благородных мужей недостойно. Не жизнь, а прозябание. Так что собирайтесь, цари и герои греческие, в путь-дорогу дальнюю, и да пошлет нам Эол [2] попутный ветер.

К тому времени Одиссей уже был женат на Пенелопе, двоюродной Елениной сестре, и даже имел сына, маленького Телемаха. Можно себе представить, как воспринял он призыв Агагемнона: все на войну, греки, отомстим за попранное достоинство одного из нас, разгромим воровской род Приамов, снесем с лица земли Трою!

Ну да, вот сейчас все брошу, распрощаюсь с женой, сыном, и на войну. Ради чего? Чтоб стать богаче? – Да и так не бедствую. Ради кого – ради Менелая? – Да кто он мне такой? Если нанес ему, везунчику-избраннику (а если называть вещи своими именами, невезунчику) обиду гость заморский, то с какой стати мне калечить жизнь свою, под меч троянский голову подставлять, – такой вид имели Одиссеевы рассуждения (и не только его, а большинства участников того жениховства).

Пораскинул мозгами Одиссей и решил прибегнуть к хитрости. Перед прибывшими в Итаку Менелаем и Агагемноном, а также Нестором и Паламедом он предстал в странном виде: из-под грязных спутанных косм горящий взгляд; вместо внятной, размеренной речи – бессмысленное бормотанье, дикие выкрики; тело прикрыто истлевшей дырявой рогожкой, такую последний раб не оденет. И чтоб высокие визитеры полностью поверили в его безумие, Одиссей впряг в плуг вола и осла и с их помощью пытался вскопать поле, кое засевал солью. Паламед, смекалкой Одиссею не уступавший, сразу раскусил его. Глядя на представление, лишь усмехался: ай да Одиссей, ай да ловкач… Ладно, говоришь ты безумен – тогда оставайся безумцем до конца. И положил перед ослом и волом сыночка Одиссеего, Телемаха. Не ожидал хитроумный царь Итаки такой прыти от Паламеда, остановился. Паламед его стыдить: «Нехорошо, Одиссей! Как-никак ты царь, а ведешь себя подобно лицедею странствующему». А вслед за Паламедом мудрый старец Нестор голоском надтреснутым: «Договор есть договор, устный ли, письменный – не важно, и несмываемым позором покроет себя тот, кто его нарушит. Таков неписаный закон Греции».

Ну да, для Нестора война, считай, божий дар, развлечение в старости. Еще бы, на войне куда веселей, чем дома в обществе сварливой родни да курочек неугомонных:

– Ну-ка, курочки, цып-цып-цып, не разбегаться! Все на место, живо! Кому сказал!

Вот потому-то дед так радеет за войну, речи назидательные произносит.

Собираясь в путь, Одиссей от злости аж зубами скрежетал: ладно, Паламед, ладно, сегодня твоя взяла, но отныне нет у меня врага более ненавистного, чем ты, и месть моя, страшная, не заставит себя долго ждать. Уж я-то постараюсь, все силы приложу.

Однако подобраться к Паламеду, осуществить задуманное Одиссею удалось нескоро – через девять с лишним лет. Случаем воспользовавшись, подбросил он в шатер Паламеда мешок с золотом, а в придачу к мешку глиняную пластину с пояснительным текстом, из коего явствовало: золото передано троянским царем Приамом за полезные троянцам высказывания. (В самом деле, было такое, выступал Паламед перед греками с речами, в коих ратовал за прекращение войны и возвращение на родину, но, разумеется, делал это не по наущению Приама).

А затем о мешке с золотишком Одиссей нашептал Агагемнону. Царь царей на сигнал прореагировал незамедлительно: обыскать шатер Паламеда! Обыскали – и точно: рогожкой прикрытый мешок, а в мешке золотишко и пояснительное письмо.

Чушь. Бред. Все, кто хоть мало-мальски знал Паламеда, понимали: не способен этот муж на измену. Ладно, даже если предположить невероятное, что золото с письмом не подложные, – да разве стал бы он хранить их в своем шатре? Нет, конечно! Золото спрятал бы на своем корабле, в каком-нибудь отдаленном уголке, а табличку глиняную с компрометирующим текстом зашвырнул бы в море, подальше.

Однако, несмотря ни на что, сработало. Такое частенько в жизни случается: обвинение хоть и самое абсурдное, но срабатывает.

Судьи, братья Агагемнон и Менелай, вынесли приговор: изменника казнить, причем, самым позорным способом – забить до смерти камнями; тело же не предавать захоронению – пусть насытятся им стервятники. Если же кто попытается предать тело земле, будет казнен в свою очередь.

До последнего момента не могли греки поверить, что свершится суд неправедный. Но свершился. «Истина, ты умерла, не родившись», – выкрикнул Паламед перед тем, как пасть замертво.

И я, Аякс, сын Теламона, прозванный греками Великий, со всеми вместе присутствовал при казни. Хоть и не был Паламед мне близким другом – так, обычные ровные отношения, – но возмущению моему не было предела. Оклеветать честнейшего мужа – как можно пасть так низко! В момент казни я чуть было не бросился к несчастному, не прикрыл своим телом – что ж вы делаете, соотечественники, опомнитесь! – но в последний момент сдержался.

Боги, остается надеяться, что кара ваша – чуть раньше, чуть позже – настигнет низких интриганов.